ОЧЕРКИ ИСТОРИИ
СУДЬБЫ ЛЮДСКИЕ
Л.П. КАРСАВИН: НАУЧНАЯ И ПЕДАГОГИЧЕСКАЯ
РАБОТА В ЛИТВЕ (1928 – 1949 гг.)
Открывшийся в 1922 г. Литовский университет
остро нуждался в научных кадрах. Из-за ранее сложившихся неблагоприятных
условий (русификаторская политика царского правительства,
сознательное торможение культурного развития провинций) ни
в самой Литве, ни за ее пределами в начале XX в. не было воспитано
достаточное количество национальных научных кадров. Это, а
также общее стремление преодолеть провинциальность побудило
администрацию Гуманитарного факультета университета к интенсивным
поискам потенциальных научных сотрудников за рубежом. Результатом
стало приглашение русских эмигрантов-историков Ивана Лаппо,
Павла Гронского, филологов из Швейцарии Альфреда Сенна, Й.
Эрета и других. Многие из них не только согласились прибыть
в тогдашнюю столицу Литвы город Каунас, но и, выучив за сравнительно
короткий срок литовский язык, не один год преподавали в университете
и внесли свою лепту в развитие гуманитарных наук страны.
К их числу принадлежал и Лев Платонович Карсавин.
Общеизвестны разносторонние интересы ученого.
Он жил и работал в России, Западной Европе, Литве, владел
родным русским, французским, итальянским, немецким, литовским
языками, изучал европейскую культуру и историю католичества,
между тем сам исповедовал православие. Карсавин во всех отношениях
был личностью универсальной, причем универсальность эта не
только и не столько «географическая», сколько научная: ученый
изучал философию истории, а к философии применял метод историчности.
В советский период имя и труды Л.П. Карсавина,
как и имена других не угодных режиму интеллигентов, были преданы
забвению, и интерес к его научному наследию проявился лишь
в последние десятилетия. Исследования эти еще довольно фрагментарны,
в поле зрения авторов, как правило, попадает лишь сравнительно
небольшая часть его философского наследия литовского периода.
Кроме того, оно изучается весьма изолированно, вне сравнения
с воззрениями его российских и западных современников. Как
ни парадоксально, крупнейший труд ученого “Europos kultūros
istorija” («История европейской культуры») до сих пор остается
одним из наименее изученных, не говоря уже о так и не опубликованной
работе «Метафизика истории». Работы, специально посвященные
его творчеству, пока немногочисленны, и правомерно говорить
лишь о начальном этапе осмысления его творчества. Кроме того,
в Литве периодически организуются международные карсавинские
чтения, материалы чтений 1991 г. (воспоминания современников,
сообщения литовских и иностранных карсавиноведов - историков
и философов) содержатся в фонотеке Национальной библиотеки
им. Мартинаса Мажвидаса.
В нашем очерке основное внимание уделено
научно-педагогической деятельности профессора в конце 20 –
30-х гг. Архивные материалы, содержащиеся в Республиканской
библиотеке им. М. Мажвидаса, библиотеке Вильнюсского университета,
Центральном государственном архиве (фонд Литовского университета),
- протоколы заседаний Гуманитарного факультета, корреспонденция,
дневники, мемуары, статьи в литовской периодике того времени
- позволяют характеризовать его отношения с коллегами, знакомыми
и студентами, определить круг интересов ученого. В Литовском
центре геноцида и резистенции хранится судебное дело Карсавина,
в последнее время заинтересовавшее не только литовских, но
и российских исследователей. Оно раскрывает отношение ученого
к советской действительности и обстоятельства его ареста в
1949 г. Протоколы допроса свидетельствуют, что этот человек
издавна расценивался как режиму неугодный. Допрашивающих особенно
интересовало участие Карсавина в евразийском движении, цель
коего заключалась, согласно тексту обвинительного заключения,
в свержении советского строя. Здесь немало интересных фактов
и документов, но оценивать подобный материал нужно с особой
осторожностью, имея в виду специфические условия его возникновения:
Карсавин под давлением был вынужден признавать несуществующее.
К примеру, подписанные Карсавиным протоколы гласят, что во
время своих лекций он занимался антисоветской пропагандой
и распространял соответствующую литературу.
В Литву Карсавин приехал, будучи уже достаточно
известным ученым. Находясь в Париже и преподавая в Русской
духовной академии, он в 1927 г. получил приглашение Оксфордского
университета (где работал его друг и единомышленник Петр Сувчинский),
но отклонил его, не поддавшись уговорам жены, и вскоре выбрал
другой, литовский вариант. Впоследствии, находясь в Абязи,
он объяснил свое решение А. Бендинскасу желанием быть поближе
к России.
В процессе формирования исторических кафедр
Гуманитарного факультета Литовского университета, возникла
потребность в преподавателях всеобщей истории. В 1923 - 1927
гг. кафедру всеобщей истории занимал приглашенный из Парижа
эмигрант Павел Гронский (1883 - 1937), однако затем он вынужден
был возвратиться обратно, поскольку одним из условий договора
была обязанность приглашенного в течение трех лет овладеть
литовским языком, что для него оказалось непреодолимым препятствием.
Тогда Совет факультета принял решение о приглашении другого
кандидата. На кафедру всеобщей истории претендовали два профессора
– Л.П. Карсавин и Ю. Виппер, проживавший в Латвии. «Сначала
историческая секция гуманитариев на своем заседании, где участвовали
профессоры Ичас, Янулайтис и Креве-Мицкявичюс, обсуждала несколько
кандидатур на кафедру истории. Остановились на кандидатуре
Виппера. Затем на заседании факультета сообщили о письменном
отказе Виппера прибыть в этом году. Сейчас же была предложена
(неисториками) кандидатура профессора Карсавина». Кто были
эти «неисторики»? На вопрос ответил сам Карсавин: «Я предполагаю,
что на работу в качестве профессора истории в Каунасский университет
в 1928 году меня рекомендовал работавший в этом университете
в то время профессор философии Василий Эмильевич Сеземан,
с которым я был в близких, дружеских отношениях еще в период
работы в Петербургском университете и проживания за границей.
Лично Сеземан мне об этом не говорил, но это мое личное предположение
и я, безусловно, в этом вполне уверен, так как Сеземан знал
меня лучше, чем кто-либо, и только он мог рекомендовать меня
на работу в Каунасский университет». В. Сеземан сообщил Карсавину,
что его кандидатура обсуждается, и тот выразил согласие приехать.
Вторым «неисториком» был Изидорюс Тамошайтис, повлиявший на
исход голосования.
Не всем понравилась кандидатура Карсавина.
Это в своем дневнике отметил профессор права Миколас Ремерис:
«Ангажирование Карсавина в Гуманитарный факультет нашего университета
некоторым профессорам не понравилось, вызвало их протесты
и критику в печати. Конечно, первым протестовал Янулайтис,
вообще отрицательно относившийся к влиянию русской культуры
и ангажированию русских в Литву». Аугустинас Янулайтис предлагал
администрации факультета пока воздержаться от окончательного
решения, провeсти дополнительное обсуждение на собрании историков.
Однако «неисторики» (философы и филологи) его предложение
отклонили и приняли предложенную кандидатуру. Историки Йонас
Ичас и Аугустинас Янулайтис от голосования воздержались».
Тайное голосование Совета факультета состоялось 18 ноября
1927 г.: за кандидатуру Карсавина проголосовало 10 человек
при 4 воздержавшихся. Письмо Карсавина В. Сеземану было неофициальным
принятием предложения. Опираясь на это письмо и результаты
голосования, декан факультета профессор Винцас Мицкявичус
21 ноября и 9 декабря 1927 г. направил Карсавину в Париж письма,
где обсудил технические стороны поступления на должность.
К первому письму прилагался текст официального соглашения;
как и другим приглашаемым в Литовский университет профессорам,
Карсавину вменялось в обязанность овладеть литовским языком
в течение трех лет.
В Каунасском университете многие опасались,
что принадлежность Карсавина к евразийскому движению, его
якобы великодержавные воззрения могут возыметь отрицательное
воздействие на студентов. Такую опасность ощущал и М. Ремерис:
«Не знаю, будет ли Карсавин хорошим нашим сотрудником. Широко
[ли] распространит он влияние русско-византийского мистицизма.
Этих русских влияний нам уже за глаза. Нам бы какое-то время
от них отвлечься и лучше приблизиться к Западу».
В конце 1927 г. разногласия по поводу приглашения
Карсавина вышли за рамки университета. На страницах ведущих
газет одни авторы доказывали ошибочность этого решения, поскольку
оно может отрицательно повлиять на национальные чувства литовцев,
другие же обвиняли оппонентов в «чрезмерной чувствительности».
В официозе “Lietuva” анонимный автор выразил
недовольство созданными Карсавину благоприятными условиями:
«…Подписывается договор, согласно которому он пять лет сможет
читать по-русски, а если на шестой год он еще недостаточно
хорошо овладеет литовским и потому ретируется, то ему еще
будет выплачено жалование за все полугодие». В статье утверждалось,
что студенты университета не воспримут лекций, читаемых по-русски:
«В наших гимназиях сейчас русскому языку не обучают, и их
окончившие абитуриенты уже не могут не только понять, но и
читать по-русски. И этим студентам предлагается профессор,
который свой курс будет читать по-русски». И выражено сожаление,
что не был приглашен литовский кандидат. В другой анонимной
статье отмечалось, что Карсавин был приглашен против воли
историков университета. В газете “Lietuvis” также появилась
анонимная статья, автор которой опровергал все эти обвинения
и указывал истинные причины приглашения Карсавина: «Во-первых,
потому, что он сегодня самый видный русский историк, а во-вторых,
что Гуманитарный факультет, и премного заботясь о литовцах
и совсем не желая их оттеснить на задний план <…> литовца
не нашел». Автор выразил солидарность с теми историками, которые
не проявили к кандидату неприязни, и заключил, что официоз
“Lietuva”, публикующий клеветнические статьи, начал грязную
кампанию против Карсавина.
18 декабря 1927 года в газете “Lietuva”
была опубликована еще одна большая статья, где защищавшие
авторитет официоза «авторитетные люди» подробно осветили ход
заседания Совета факультета, на котором принималось решение
о приглашении Карсавина, повторяли все те же мотивы, по которым
это приглашение они считали нецелесообразным. Карсавин был
представлен как человек крайне правых воззрений, склонный
к пропаганде шовинистических взглядов, и подчеркивалось, что
на Гуманитарном факультете работает много нелитовцев, которые
якобы инициировали приглашение Карсавина и которым важен лишь
«их собственный» патриотизм.
А газета “Rytas” напечатала статью
прелата Адомаса Якштаса-Дамбраускаса (одна из наиболее культивируемых
в Литве того времени фигур), который также высказался против
кандидатуры Карсавина. По его мнению, Карсавин представляет
крайне-православные взгляды. Прелат ссылался на работы Л.
Карсавина «Святые отцы и учители церкви», «Джиордано Бруно»,
«История философии», введение к книге А. Хомякова «О церкви»,
считая их тенденциозными, в патрологии Карсавина якобы интересует
лишь религия, и эти тексты ничего не говорят о Карсавине как
историке. Особенно остро прелат критиковал введение к труду
Хомякова, где ученый называет католическую церковь еретической
и раскольнической.
Работавший в Литовском университете профессор
Владимир Шилкарский, в бытность свою студентом Московского
университета знавший Карсавина, решил ответить прелату и в
газете “Lietuvis” опубликовал открытое письмо. Он подчеркнул,
что А. Якштас очень необъективно оценивает работы Карсавина,
поскольку ученый уже в молодости снискал популярность в российских
академических кругах. В. Шилкарский упрекал прелата в том,
что тот фактически присоединился к анонимам из “Lietuva”,
в действительности не заботящимся ни о каком патриотизме и
молодежи, поскольку они «представляют ту часть интеллигенции
Литвы, которая обязана всей своей мудростью атеистическим
и марксистским брошюркам». В. Шилкарский призывал А. Якштаса
лучше изучить работы Карсавина и изменить свое мнение.
Тогда прелат написал еще одну статью. По
его мнению, В. Шилкарский доказал лишь два факта: во-первых,
в молодости Карсавин увлекался историей, и, во-вторых, Петербургский
университет пригласил его как преподавателя истории. Утверждая,
что Карсавин, углубившись в патрологию, забросил историю,
он выразил опасение, что тот в своих лекциях будет тенденциозно
освещать историю. Однако теперь А. Якштас уже не настаивал
на том, что кандидатуру Карсавина нужно отбросить, как будто
смиряясь с фактом его приглашения. А в конце статьи высказал
свое мнение о пользе полемики в печати: «Профессоры и студенты
получат более полное представление о новоприглашенном и сумеют
критически его оценить, да и сам проф. Карсавин благодаря
этой полемике лучше увидит, какие ему делаются замечания <…>».
Эта дискуссия в литовской печати велась в
декабре, когда Карсавин был еще в Париже. Она обнажила проблемы,
решавшиеся в то время литовским обществом: проблемы отличия
патриотизма от псевдопатриотизма, нехватки научных кадров,
образования молодежи, улучшения межконфессиональных отношений.
В первые дни января 1928 г. Карсавин получил
письмо В. Шилкарского с предложением временно поселиться у
него, поскольку в Каунасе квартирный кризис. 26 января приехавший
Карсавин читал показательную лекцию, в которой изложил свой
взгляд на историю. Согласно тогдашним академическим традициям,
так приглашаемые профессоры знакомились с будущими коллегами
по работе и студентами. Согласно дневниковым записям М. Ремериса,
лекция Карсавина привлекла всеобщее внимание: «Было много
профессоров, много студентов, особенно евреев, и вся русская
колония. Участвовала также жена президента госпожа Сметонене
со своим адъютантом». Карсавин в полной мере проявил свои
ораторские качества.
Этой лекцией начался первый этап жизни Карсавина
в Литве (его можно датировать 1928 - 1932 гг.). В зимнее время
он преподает в Литовском университете, а в отпускное время
и на праздники уезжает в Париж к семье, которая поначалу отказалась
перебираться в Литву. В Париже он участвует в нескольких съездах
эмигрантского движения евразийцев. В 1930 г. в Кламаре состоялся
последний съезд, в котором участвовал и Карсавин, после чего
движение распалось из-за внутренних противоречий. Параллельно
он начал работу над фундаментальной «Историей европейской
культуры», и уже в 1931 г. увидел свет 1-й том.
В 1932 г. на кафедрах всеобщей истории и
истории Литвы произошли изменения, связанные с тем, что кафедры
пополнились новыми сотрудниками, выпускниками университета.
Начав работать в Каунасе, Карсавин должен
был опровергнуть миф о себе как о представителе радикального
православия, якобы тенденциозно преподающего историю и не
уважающего представителей других конфессий. Желая нормализовать
отношения с признанным лидером католического общества прелатом
А. Якштасом-Дамбраускасом, Карсавин обсудил ведшуюся накануне
его приезда полемику в печати с Йонасом Тумасом-Вайшгантасом,
симпатизировавшим ученому и в то же время лично знакомым с
прелатом. Однако А. Якштас первым написал Л. Карсавину. Как
видно из ответа Карсавина, А. Якштас, видимо вняв совету В.
Шилкарского, действительно углубился в работы ученого и в
целом оценил их положительно. Его проявившийся интерес к работам
Карсавина можно объяснить не только желанием «дать отповедь»
, но тем, что сам прелат, как и Карсавин, в свое время учился
в Петербургском университете и был почитателем Владимира Соловьева:
«Будучи в 1880 - 1881 гг. студентом Физико-математического
факультета, я имел счастье слушать читавшиеся студентам всех
факультетов лекции по философии В. Соловьева. Позже, изучая
его гениальные труды, я укрепился в католической вере. Его
работы осветили мне основные вопросы религии и христианской
жизни. Поэтому могу сказать, что никакой апологет католицизма,
никакой другой христианский философ не дал моей душе столько
света, как В. Соловьев». Наверняка, именно В. Соловьев как
общий авторитет «помог» Якштасу и Карсавину понять друг друга.
29 марта 1927 г. Карсавин направил прелату
ответное письмо, в котором выразил желание его навестить,
но сомневался, будет ли этот визит желателен. Карсавин в своем
письме учел атмосферу ведшейся полемики и темперамент прелата,
принес извинения за свои ранее высказанные чересчур резкие
заявления в адрес католической церкви и открыто поведал прелату
о своих исканиях и сомнениях, что уже само по себе не характерно
для человека радикальных воззрений. Интересны здесь высказанные
Карсавиным мысли об особенностях католического и православного
мироощущения и тех трудностях, с которыми сталкивается исследователь:
«На Ваше общее отношение к моим работам прежде
всего хочу я ответить сомнением о допущении мною <…>
резкостей, пагубно оскорбляющих религиозные требования католика.
Отнесите это на дело моего неудобного темперамента и внешних
условий, и будьте уверены, что мое отношение к католичеству
исключает всякое желание оскорблять и задевать права католика.
Не премину при первом же удобном случае заявить об этом и
печатно. Моя точка зрения такова – наше православное мировоззрение
для нас, православных, в себе самом содержит противоядие
против того, что со стороны кажется, грубо говоря, пантеизмом.
Равным образом, думаю, и католическое миросозерцание для католика
чуждо формального и внешнего подхода к вопросам веры. Но,
если католик, оставаясь католиком, старается понять православие,
для него оказывается “вредным” дух свободы и “пантеистический
уклон”. С другой стороны, если я, православный, вживаюсь в
католичество, я невольно воспринимаю его не так, как католики
себя к католической свободе <…> Здесь два разных религиозных
типа, одинаково ценных и нужных в полном христианстве, но
друг с другом не сводимые. Надо с любовью почитать тяготы
друг друга, и здесь Вы, уважаемый прелат, дали мне урок истинно
христианской терпимости, который я с благодарностью и раскаянием
приемлю.
Ваша высокая оценка моих работ очень меня
поддерживает и одобряет. <…> Среди православных богословов
я мог бы назвать некоторых, которые, по моим сведениям, в
общем со мною согласны. Кажется, что к таким могу причислить
митрополита Антония, архиерея Феофана Поплавского, А.В. Карташева.
Ряд других, как о. Сергей Булгаков, склонны видеть в моих
утверждениях еретические уклоны (в учении о Божественной смерти).
Но здесь – трудности нашего православного пути. - У кого нет
авторитета, и нет авторитетной институции, которая бы, как
в католической церкви, могла определять правомерность индивидуальных
построений. Таким авторитетом не является и Парижский богословский
институт. Ведь о. Сергей Булгаков и Карташева (а Булгаков
фактически стоит во главе Академии), реже митроп. Антоний
и орден Феофанов словесно и печатно обвиняют в ереси. Я ищу
православную истину, полноту ее, но знаю, что все – мои индивидуальные
искания и похождения. Конечно, я готов отказаться от всего,
что не согласно с учением церкви, и наверно знаю, что в чем-то
ошибаюсь и ограничен. Но в чем? И кто мне это укажет? Безошибочных
инстанций у нас нет <…>
Разумеется, я вполне разделяю Ваше мнение
о необходимости развить и обосновать высказанное в моих работах,
хотя и не в порядке полемическом, и по мере возможности получить,
если и не одобрение, то мнение наших православных иерархов.
Конечно, воспользуюсь первой возможностью, чтобы изложить
свои взгляды <…> И раз уже Вы отнеслись столь внимательно
к моим работам, я уверен, что Вы не откажете мне в беседе
с Вами и в строгой критике моих взглядов. Ведь я сам пришел
к осознанию православия благодаря моим работам над историей
средневекового католичества и средневекового католического
богословия. <…>»
Время показало, что все опасения насчет Карсавина-ученого
и педагога были напрасны. И в литовской периодике, и в архивных
материалах не найти ни одной отрицательной характеристики
ученого. Не только искренне сомневавшиеся в корректности и
объективности взглядов профессора, но и анонимные недоброжелатели
так и не смогли его упрекнуть в тенденциозности, идеологической
пропаганде или высокомерии по отношению к окружающим.
В 1928 г. Карсавин еще преподавал по-русски,
но с первых же дней своего пребывания в Каунасе стал обучаться
литовскому. Из всех приглашенных историков Карсавин оказался
единственным, успешно преодолевшим языковой барьер. На современников
произвело большое впечатление то, как быстро он справился
с этой задачей. По словам профессора Миколаса Биржишки (ректора
Литовского университета в 1926 - 1927 гг.), в начале осеннего
семестра Карсавин вежливо попросил его и еще нескольких коллег
посетить его лекцию и к общему удивлению начал читать уже
по-литовски. Согласно воспоминаниям воспитaнника Карсавина
Юуозаса Якштаса, профессор преподавал по-русски два года,
а позже - только по-литовски: «Выученный литовский язык он
непрестанно совершенствовал и овладел им настолько, что писал
научные труды и однажды в литературном кружке читал им переведенный
отрывок трудного философского текста Гегеля».
Карсавиным восторгался Мстислав Добужинский,
в то время также переехавший из Парижа в Каунас. Его письма
сестре Л. Карсавина Тамаре позволяют понять, как новоприбывшие
интеллигенты осваивались с несколько непривычной для них обстановкой
и как на них действовал языковой барьер: «<…> Я очень
грущу без Парижа и все никак не могу привыкнуть к Каунасу.
Главное, что все друзья в Париже <…> Со Львом Платоновичем
мы почему-то страшно редко встречаемся, я сам не могу объяснить
причины, а ведь он один из <…> петербуржцев – это одно
мне дорого, не говоря о том, что он Ваш брат <…> У него
два преимущества: он лингвист и настолько овладел языком,
что поправляет литовцев, и второе – он философ и может философски
относиться к окружающей действительности! <…> Я не лингвист
и мне с большим трудом дается язык – и потому не могу войти
в местный грунт, а остаюсь в стороне, что собственно не очень
«выходит», а философ я плохой и слишком все замечаю <…>
Провинция все-таки иногда весьма действует на нервы! Здесь
мне просто скучно <…>».
Конечно, это чувство одиночества было знакомо
и только что приехавшему Карсавину (семья осталась в Париже,
а круг знакомых был очень узким), поэтому упомянутые М. Добужинским
преимущества действительно были ученому жизненно необходимы.
Гуманитарный факультет Литовского университета
состоял из трех отделений – Философии и педагогики, Филологического
и Исторического. В каждом из них было по несколько кафедр.
Историческое отделение состояло из кафедр истории Литвы и
всеобщей истории. Последнюю и возглавлял Карсавин в 1928 -
1939 гг., то есть до переезда всего факультета в Вильнюс.
Соответственно и специализация историков велась в двух направлениях.
Однако и будущие специалисты по всеобщей истории, и специалисты
по национальной истории должны были изучать дисциплины, предлагаемые
обеими кафедрами. На кафедре истории Литвы изучалось также
прошлое соседних государств – Латвии, России, Польши, Германии,
а на кафедре Всеобщей истории – Древний Восток, Антика, Средневековье,
Новое время. Студенты изучали французский, немецкий, польский,
русский языки. Они также должны были по выбору изучить несколько
побочных дисциплин. Обучение продолжалось 4 - 6 лет и заканчивалось
написанием дипломной работы.
О работе преподавателей Гуманитарного факультета
можно судить по отчетам и обзорам тех лет: «Работа персонала
Гуманитарного факультета идет в нескольких направлениях. Прежде
всего это [преподавание] знаний своим слушателям. Поэтому
подготовка лекций наверняка отнимает у них больше всего времени.
<…> Повторяются только общие основные курсы, все же
остальные, т.е. специальные, почти всеми преподавателями читаются
наново и их нужно готовить. Они зачастую значат даже больше,
чем основные, поскольку слушатели знакомятся с наукой и методами
ее изучения. И материал основных курсов каждый раз дополняется
и перерабатывается».
Так работал и Карсавин. Он имел несколько
основных курсов (история Средних веков, история XIX века,
история Нового времени), кроме того - эпизодические курсы.
Эти последние, во всяком случае на исторических кафедрах,
были подчас даже важнее, чем основные, так как были посвящены
прошлому какого-либо государства (например, Англии, Франции,
США), отдельной исторической эпохе (Ренесансу, Реформации)
или явлению (революции). Общие курсы играли роль вводных.
Конечно, эти специальные курсы требовали специальной подготовки
и усилий, освоения нового материала. Карсавин как медиевист
мог читать общий курс по истории Средних веков, но его уже
читал профессор Йонас Ичас. Декан В. Креве-Мицкявичюс объяснил
Карсавину, что два параллельных курса нецелесообразны и предлагал
подготовить какой-нибудь специальный курс по истории средневековья.
Весной 1928 г. он такого специального курса
не читал, а преподавал историю Нового времени. Его специальными
курсами были: Ренессанс и Реформация, история XVIII - XIX
вв.: революция и империя, теория государства. К осеннему семестру
он подготовил новые курсы: историю Римской империи, теорию
государства. Кроме того, он продолжал начатый весной курс
по истории Ренессанса и Реформации и вел семинары по Новой
истории. Спектр интересов ученого был очень широк: от античной
истории до актуалий XX в. Древней Греции был посвящен курс
лекций 1929 - 30 гг., а в 1929, 1930, 1934, 1936, 1937 гг.
– Древнему Риму. Особое внимание ученый уделял позднеримской
эпохе и раннему средневековью.
В 1931 г., после смерти Й. Ичаса, Карсавин
перенял курс по истории Средних веков и читал его с небольшими
перерывами до осени 1939 г. Кроме того, он читал много дополнительных
курсов. Осенью 1939 г. читал лекции по духовной культуре средневековья,
в 1928 - 1931 гг. преподавал историю Нового времени. Этой
эпохе было посвящено еще несколько его курсов: история Европы
XVI - XVII вв. (1929 г.), история Европы Нового времени (1930
г.).
Карсавин старался, чтобы студенты шире взглянули
на всемирную историю и культуру. Этому были посвящены обобщающие
лекции (1937 – 1939 гг.) и специальные курсы по истории Европы
и европейской культуре. Его интересовали не только сами исторические
факты, но и историческая наука как объект изучения. Ученый
полагал, что историк обязан уметь пользоваться различными
методами исследования, свободно оперировать такими универсальными
категориями, как государство, общество, культура, цивилизация,
ибо только так возможно осознание закономерности исторических
явлений: «Историк, познающий историческое развитие и в нем
– субъект этого развития, сам есть индивидуализация этого
субъекта». Этот взгляд ученый прививал и студентам, читая
теоретические курсы: теорию исторической науки (1928, 1930
гг.), теорию государства (1929, 1930, 1932 гг.), науку об
обществе и государстве (1935-1939 гг.), методологию и историософию
(1932, 1934, 1935 гг.).
Многие бывшие слушатели лекций Карсавина
вспоминают о них как о ярких моментах своих университетских
штудий. Известный филолог Альгирдас Юлиус Греймас, поступив
в Литовский университет на право, посещал и лекции по истории:
«Случайно попав к Л. Карсавину, был поражен его изящной культурной
речью <…> Незаметно влюбился в Средние века, а позднее
даже стал медиевистом. <…> Это был самый добродушный
и элегантный ученый из всех, которых я когда-либо встречал:
так, наверное, создаются идеальные фигуры, помогающие потом
выбирать жизненные пути. Наряду с Л. Карсавиным, могу назвать
лишь еще одного человека, обладавшего такой высококультурной
речью, но это уже уроженец другой империи – Адорно».
В своих автобиографиях о замечательном преподавателе
вспоминают бывшие студенты, ставшие писателями: Йонас Блекайтис,
Пятрас Висвидас, Бронис Райла. Историк Винцас Трумпа так вспоминал
о лекциях Карсавина: «После четырех лет участия в его лекциях
и им руководимых семинарах, без колебаний можно утверждать,
что Карсавин был не обычный профессор. Позже имел возможность
слушать не одного западноевропейского и американского профессора,
Карсавина могу смело поставить в их ряд <…> Заметил,
что на лекции проф. Л. Карсавина также часто заходили студенты
из других факультетов. Хотя в своих лекциях, как и в своей
многотомной «Истории европейской культуры», Л. Карсавин любил
давать множество мелких фактов, имен и дат, его лекции не
были сухими. Он их оживлял одним - другим, порой пикантным,
анекдотом. Он особенно хорошо и образно описывал исторические
личности: королей, военачальников, ученых, писателей. Наряду
с их величием он с удовольствием обнаруживал одну - другую
отрицательную или даже комическую их черту».
Карсавин читал лекции и студентам филологам.
Витаутас Кубилюс пишет, что ученый «в своих лекциях по истории
литературные произведения интерпретировал как выражение европейской
культурной общности в широком культурном контексте, по памяти
цитируя итальянские, французские, английские тексты».
Лекции были лишь одной из форм преподавания.
Большое значение Карсавин придавал также семинарам, во время
которых велся диалог между преподавателем и студентами. Основной
семинар по всеобщей истории он вел с 1931 г. постоянно вплоть
до переезда факультета в Вильнюс. Он также вел семинары, посвященные
отдельным эпохам: древней истории, Новому времени, европейской
истории. Имевший опыт работы в высших школах Петербурга, Москвы,
Берлина и Парижа, Карсавин старался применять похожие формы
обучения и в Литве.
Как и другие преподаватели университета,
семинару он придавал несколько значений. В 1941 г. он писал:
«Гуманитарный факультет семинаром всегда называл 1) форму
занятий, 2) библиотеку кафедры или группы кафедр. Основывая
семинар, он определял для него 1) помещение, 2) средства на
приобретение книг и инвентаря, 3) руководителя–профессора,
который был обязан присматривать за накопившимся таким образом
имуществом, пополнять библиотеку и следить, чтобы все, кто
пользуется библиотекой, соблюдали установленные правила, 4)
по предложению руководителя – библиотекаря». Итак, для Карсавина
библиотека была основой семинара. Она принадлежала лишь конкретному
семинару и постоянно пополнялась новой литературой. Согласно
воспоминаниям С. Пинкуса, профессор, обладая феноменальной
памятью, мог быстро среди множества книг найти его интересующую
и открыть нужную страницу.
Условием успешной работы Карсавин считал
соответствующий психологический настрой аудитории. Во время
семинаров он старался по возможности избегать сухой официальности.
Профессор также не любил длинных скучных заседаний. «Заседания
кафедр наших отделений факультетов бывают очень редко и только
по конкретным и специальным вопросам (расписания, программы
преподавания и т.д.), режим и обязательность слишком их стесняет,
чтобы благодаря этому происходило постоянное общение со студентами.
Как раз семинар всех объединяет живой общей работой и создает
возможность свободного общения как профессорам, так и студентам,
здесь студентам можно дать конкретные советы по всем их интересующим
вопросам – как читать тот или иной источник, ту или другую
книгу, какие книги и как читать, как ориентироваться в литературе
вопроса, пользоваться информационными справочниками, сборниками
документов и т.д. – и свободно обмениваться мыслями с коллегами».
Карсавин решительно защищал автономию семинара.
По его мнению, руководитель семинара должен формировать библиотеку,
а администрация высшей школы должна проявлять заботу о семинаре.
С семинаром Карсавина было связано и развитие
так называемых вспомогательных исторических дисциплин (сам
он полагал, что названия «прикладной» или «вспомогательный»
- «неточны, так как эти науки для историка являются важнейшими).
Карсавин руководил кафедрой всеобщей истории
и не был знатоком истории Литвы, но его интересовало, в каком
направлении идет изучение ее прошлого, какие имеются источники
и как они используются. Он подчеркивал значения развития палеографии,
дипломатики и других дисциплин. Ученый констатировал, что
некоторое время университет не имел специалистов в этих областях,
хотя уже давно назрела необходимость изучать средневековые
латинские, русские, польские и немецкие тексты. В 30-е гг.
молодые специалисты, и прежде всего Антанас Василяускас, начали
в зарубежных архивах собирать оригинальные документы и фотокопии,
которые хранились потом в архиве университета и использовались
во время семинарских занятий. Так была создана коллекция фотокопий
документов, отражающих прошлое Литовско-Польского государства
XV - XVIII вв. Особенно ценными были фотокопии документов
Великого князя Витаутаса, найденных в архивах Вильнюса, Варшавы,
Кракова, Риги, Кенигсберга и Вены. Всего в коллекции имелось
около 1 000 фотографий.
И в Каунасском, и в Вильнюсском университете
Карсавин и другие преподаватели ощущали нехватку помещений
для семинаров. Планируя свою работу в 1937 г., профессор заметил,
что исторический семинар должен располагать бóльшими
средствами на приобретение литературы и сборников документов:
«Ассигнуемых 3 000 литов в год (кроме того, распределяемых
между кафедрами Всеобщей истории, Истории Литвы, Истории искусства
и вспомогательными историческими дисциплинами) не хватает
и на покупку самых необходимых учебников». Он выражал желание,
чтобы персонал его кафедры получал ассигнования на зарубежные
командировки, где мог бы не только совершенствоваться, но
и приобретать необходимую для семинара литературу: «От студентов
нельзя требовать, чтобы они познакомились с научной литературой
и источниками», если их нет в университетской библиотеке.
Положение библиотеки ухудшилось после переезда
Гуманитарного факультета в Вильнюс в начале 1940 г. В ноябре
1941-го Карсавин писал: «До сих пор университетская библиотека
находится в темном подвале бывшей типографии и, как видно
из речи ректора университета 16 февраля с.г., в ближайшем
будущем даже не предусматривается обеспечить ее более подходящим
помещением».
Но эти материальные проблемы не отразились
на самой педагогической деятельности Карсавина и его коллег.
На кафедре всеобщей истории кроме него работала Мария Рудзинская-Арцимович,
воспитанница профессора Московского университета Владимира
Тураева (она преподавала египтологию), музеевед Паулюс Галауне
вел семинары по истории искусства.
Система проверки знаний в Литовском университете
не была очень строгой. «На Гуманитарном факультете не требовалось
обязательно посещать лекции. В конце семестра зачеты чаще
всего давались тоже задаром. По прохождении курса не требовалось
сразу сдавать экзамены. Эта либеральная, можно сказать, не
регламентируемая система часто не шла на пользу студентам»,
- писал В. Трумпа. По воспоминаниям современников, даже во
время экзаменов Карсавин старался избежать официальности.
Р. Шальтянис вспоминает, как он сдавал экзамен по истории
Германии: «На историческом семинаре за длинным столом сидят
три профессора-экзаминатора: Йонинас, Карсавин и Шапока. На
другой стороне напротив сидят трое экзаменуемых студентов.
Каждая пара между собою беседует вполголоса, чтобы не мешать
соседям. Больше говорят студенты, отвечающие по вытянутым
билетам, но вот в паре Карсавина больше говорит сам профессор,
чем моя соседка». Карсавин во время экзамена излагал «какую-то
историческо-философскую теорию», а по регламенту мог только
задавать студенту вопросы и слушать ответы на них.
Когда в 1949 г. Карсавин был арестован, среди
прочих обвинений ему вменялось и то, что во время лекций ученый
сознательно извращал факты, разжигал ненависть студентов к
СССР. Под давлением он был вынужден подписаться под такими
словами: «Да, в период буржуазного режима в Литве я преподавал
в каунасском университете историческую науку, в некоторых
лекциях, главным образом по истории государства, допускал
истолкования его с чуждым марксизму-ленинизму, реакционно-идеалистических
позиций. В частности, существом государства я признавал не
борьбу классов, а волю народа, которая осуществляется через
противоречия и борьбу социальных личностей. Наряду с этим
я иногда допускал различного рода враждебные по отношению
к Советской власти измышления». Ученого обвинили в его научных
воззрениях, которые были истолкованы как политические. Конечно,
его теория государства не опиралась на марксизм, но ни в литовской
печати, ни в воспоминаниях современников Карсавин не был представлен
как человек, занимающийся антисоветской или иной пропагандой.
К сожалению, не сохранились тексты карсавинских
лекций: во время ареста ученого пропал его личный архив.
В начале 30-х гг. исторические кафедры Литовского
университета еще не были полностью укомплектованы. Как видно
из письма И. Йонинаса А. Шапоке, историки переживали не самые
лучшие времена: «Переживаем тяжелый экономический кризис.
Говорят, что со следующего месяца зарплату снизят на 30 процентов.
<…> После смерти Й. Ичаса приходится почти заново организовывать
историческое отделение на нашем факультете. Сейчас нас трое
– проф. Л. Карсавин, г. Арцимович и я, или, воспользовавшись
выражением проф. Л. Карсавина, только вдвоем. Так дальше продолжаться
не может. Нам нужен один профессор по истории Литвы, два профессора
по всеобщей истории, не считая г. Арцимович, и один ассистент
по истории Литвы. Кандидатов немало». Уже выросло молодое
поколение историков, которые могли пополнить ряды преподавателей.
По мнению Йонинаса, наиболее вероятными кандидатами были А.
Шапока, Й. Якштас и Й. Думчюс.
Итак, после смерти Й. Ичаса Карсавин должен
был заботиться не только о кафедре всеобщей истории, но и
о всем Историческом отделении.
Проблемы расширения преподавательского состава
в 1932 г. были предметом официальных обсуждений. Свои планы
и пожелания И. Йонинас, Л. Карсавин, А. Янулайтис высказали
30 мая 1932 г. в своем сообщении Совету Гуманитарного факультета.
Они констатировали, что ранее приглашавшийся академик Мартин
Любавский не сможет прибыть и занять кафедру истории Литвы.
Обсуждалась также кандидатура профессора Генриха Ловмянского,
жившего в Вильнюсе и могущего быстро овладеть литовским языком.
Говорили и о необходимости омоложения персонала кафедр, обновления
учебных программ. В сообщении также отмечалось: «Собравшиеся
постановили начать выпуск учебников истории, как оригинальных,
так и переводных. Планируется издать учебники по истории Литвы,
России, Англии, Франции, Германии, Пруссии, Латвии, Украины
и Чехии. В ближайшее время предполагается издать по истории
Литвы – вторую часть “Очерка по истории Литовского государства”
проф. М. Любавского, по российской истории – “Учебник Русской
истории” Ефименко, по истории других стран – собрать сведения
о наиболее подходящих студентам учебниках и список составить
позже. Объем учебников – примерно 250 - 300 страниц».
После получения отказа от Г. Ловмянского
было решено, что наиболее вероятный кандидат – И. Йонинас.
По предложению Карсавина, А. Янулайтиса, Миколаса и Вацлаваса
Биржишки И. Йонинас получил звание экстраординарного профессора
и стал заведующим кафедрой истории Литвы.
Карсавин, как и его коллеги по университету,
понимал, что основная задача нового поколения историков –
написание объективной истории Литвы, свободной от тенденциозности,
чем грешили польские, российские и немецкие авторы. Было нужно,
чтобы литовские молодые историки ознакомились с архивами Польши
и Германии и получили возможность общения с тамошними учеными.
Из заявлений Гуманитарному факультету, высказываний Карсавина
и других ученых, писем и воспоминаний явствует, что молодым
историкам уделялось немало внимания. К примеру, историк Юозас
Якштас в начале своей научной карьеры получал немало советов
от Карсавина. Он собирался за рубежом изучать сношения Литвы
с немецким орденом времен правления Гедиминаса и Витаутаса,
изучить корреспонденцию Гедиминаса, но не знал, куда именно
ехать. Карсавин посоветовал ему использовать хорошее знание
немецкого языка и поехать в Берлин. Мало того, он написал
письмо известному медиевисту профессору Берлинского университета
Альберту Брокманну.
В дальнейшем Ю. Якштас сменил направление
научных исследований. Карсавин заинтересовал его эпохой упадка
Римской империи, и молодой ученый написал докторскую диссертацию
на тему «Мысли западных христиан о Римской империи до V века».
Будучи в командировках, Ю. Якштас регулярно вел с Л. Карсавиным
переписку. Профессор считал работу историка сугубо индивидуальным
делом, но советовал Ю. Якштасу в погоне за общими идеями не
опускать деталей. Кроме того, он советовал знакомиться не
только с научной, но и с художественной литературой. Успешно
защитив диссертацию, Ю. Якштас собирался читать в университете
лекции по методике преподавания истории, для чего предварительно
он должен был пройти практику в средней школе. Здесь ему снова
помог Карсавин.
Профессор рецензировал не одну диссертацию
молодых историков. Заботился о повышении квалификации сотрудников,
организовывал им командировки за рубеж. 3 декабря 1937 г.
он предложил Совету факультета «командировать старшего ассистента
Антанаса Василяускаса в Кенигсберг с целью исследования архивных
документов XV века и их копирования, благодаря чему мог бы
образоваться палеографический альбом для нашего исторического
семинара». И вскоре, как уже упоминалось, такие коллекции
были собраны.
25 февраля 1938 г. Карсавин письменно обратился
к Совету факультета с просьбой командировать доцента Юргиса
Балтрушайтиса (сын известного дипломата Юргиса Балтрушайтиса
был искусствовед и изучал историю искусства) в Париж.
Составленный Карсавиным в феврале 1938 г.
5-летний план работы позволяет судить о его собственных планах
и планах его коллег, а также определить общее направление
научной работы кафедры всеобщей истории:
«Сам характер научной и педагогической работы
не позволяет точно ответить на все вопросы. Например, не могу
заранее сказать, какие научные работы будут проделаны мною
и другим персоналом кафедры за 5 - 10 лет. Сейчас сам я пишу:
1) VI-й том своей «Истории культуры» и 2) Введение во Всеобщую
историю, которое может быть названо и иначе, кроме того, 3)
перевожу на литовский язык «Феноменологию духа» Гегеля. Сколько
эта работа потребует времени и когда будет окончена, сейчас
сказать еще не могу, так как работа зависит не только от меня
самого, но и от того, сколько нужных книг мне удастся выписать
в библиотеку университета, когда мне удастся получить командировку
и поработать в зарубежных библиотеках и т.д. Также не могу
дать точной информации о персонале кафедры. Доц. Ю. Балтрушайтис
дальше изучает отношение Западноевропейского искусства к Восточному
и, надо полагать, по этой теме за указанное время выпустит
2 - 3 книги и ряд статей. Кроме того, он планирует печатать
2-й том своего курса (Всеобщей истории искусства), но подготовка
к печати зависит от средств, которые будут ассигнованы факультету.
И.о. доц. Арцимович готовит к печати 2-й курс истории Востока.
Ст. ассистент Ю. Якштас должен сдавать докторские экзамены
и затем на публичном заседании факультета защищать свою опубликованную
диссертацию. Само собой разумеется, предвидеть свои дальнейшие
работы он не может. Ст. ассистент Василяускас подготовил альбом
актов Витаутаса Великого, его выход в свет зависит от Министерства
просвещения, и частями еще печатает свою большую работу о
дипломатике Витаутаса Великого. Сколько времени потребуется
на окончание этой работы, точно сказать нельзя, наверное 2
- 3 года, и только тогда самому автору станет ясна тема его
дальнейших работ. <…>
Сейчас кафедра имеет две свободных вакансии
старшего научного сотрудника и одну младшего. Одно из этих
мест занимает доцент по истории искусства Ю. Балтрушайтис.
Обязательно нужно увеличить штаты кафедры. Теперешние штаты
не дают возможности решать дела кафедры и готовить для нее
новых специалистов, потому что на единственное вакантное место
уже готовится специалист по истории Средних веков Ю. Якштас.
Есть успешно работающие студенты, но пока не ясен вопрос о
штатах и возможностях внештатных, но оплачиваемых мест, и
сам вопрос подготовки специалистов остается неясным. Руководствуясь
результатами прошлых лет, можно полагать, что в течение 5
лет отделение Всеобщей истории должны окончить примерно 40
- 50 чел».
О коллегах Карсавин судил по результатам
их работы. Так было и тогда, когда в конце 1937 г. произошло
неожиданное и для большинства персонала факультета неприятное
событие – Министерство просвещения не подтвердило в должности
на следующий срок многолетнего декана Гуманитарного факультета
В. Креве-Мицкявичюса. Совет факультета должен был избрать
нового кандидата до 22 декабря 1937 г. Группа ученых, в том
числе Карсавин, подготовила заявление, где говорилось, что
В. Креве-Мицкявичус, почти 12 лет руководивший работой факультета,
всегда старался поддерживать дружеские связи с коллегами и
высоко поднял престиж факультета, и решение о его смещении
- незаслуженная обида не только ему самому, но и факультету
в целом. Авторы обращения требовали объяснения причин этого
смещения.
Карсавин, В. Креве-Мицкявичус, Винцас Миколайтис-Путинас
и другие интеллигенты Литвы, действительно, поддерживали между
собой дружеские отношения, регулярно встречались в ресторане
«Метрополь», где вели беседы в основном на философские темы.
В 1936 г. начал выходить редактируемый Карсавиным
исторический журнал “Senovė” («Старина»). Всего было
издано 4 тома (1936 – 1938 гг.), позже издание было приостановлено
из-за недостатка средств. Благодаря этому изданию молодые
историки получили возможность самовыражения (публиковались
их диссертации), там помещались и работы иностранных авторов.
Архивные документы свидетельствуют об активном
участии Карсавина в научной и общественной жизни Литвы.
18 марта 1929 г. было основано Историческое
общество Литвы, состоявшее почти целиком из историков университета.
Планировалось созывать съезды историков, представлять страну
за рубежом, читать публичные лекции на исторические темы,
что было в то время довольно популярно. 8 июня 1929 г. в общество
вступил и Карсавин.
Из протоколов заседаний Гуманитарного факультета
и Исторического общества видно, что наиболее активно себя
проявили историки А. Янулайтис, И. Йонинас и З. Ивинскис.
Они старались повысить интерес к прошлому в провинции, участвовали
в международных конгрессах историков (в 1931 г. в Будапеште,
в 1937 г. в Риге, в 1938 г. в Цюрихе). Карсавин участвовал
в большинстве заседаний Общества, занимался его текущими делами.
В 1936 г., во время подготовки к Рижскому
конгрессу балтийских историков, в Литву прибыл вице-директор
Латвийского исторического института Ф. Балодис. В посольстве
Латвии его встретили профессоры М. Биржишка, И. Йонинас, Л.
Карсавин и археологи В. Нагявичус и Й. Пузинас.
В 1937 г. усилиями театроведа Балиса Сруоги
в университете была организована Академическая театральная
студия. Показательный спектакль состоялся 19 марта 1939 г.
Студия организовывала лекции, семинары, на которые приглашались
писатели и актеры. Лекции там читал и Карсавин. Он не случайно
интересовался театром: ведь и его отец, и сестра были актерами
балета.
Карсавин также участвовал в студенческой
жизни. 7 апреля 1927 г. была зарегистрирована Корпорация русских
студентов, которой принадлежали студенты различных взглядов.
В разные годы число ее членов колебалось от 30 до 60 человек.
20 декабря 1930 г. Корпорация участвовала в конгрессе русских
студентов Балтии в Риге. В 1928 г. при содействии Карсавина
Корпорация основала собственную библиотеку “Pašvaistė”
(«Заря»), имевшую публичный абонемент и постоянно пополнявшуюся.
Профессор был избран почетным членом корпорации, читал там
научно-популярные лекции. В начале 30-х гг. образовались две
корпорации русских студентов, мужская (“Ruthenia”) и женская
(“Filiae Ruthenia”); покровителем мужской корпорации в 1938
г. был назначен Карсавин.
Основным научным трудом Карсавина в литовский
период по праву считается его фундаментальная «История европейской
культуры» (1931 – 1936 гг.). Она посвящена анализу культуры
Западной и отчасти Центральной Европы в I - XVI вв. Автор
доказывает, что каждая отдельная культура является частью
культуры всего человечества, и подчеркивает, что в культуре
(как в узком, так и в широком смысле этого понятия) нет причинных
связей. «История европейской культуры» примечательна по многим
причинам. Она оригинальна тем, что на Европу автор смотрит
глазами философов и теологов разных веков, анализирует духовную
жизнь общества. Часть текста - по традиции, историческая:
в ней излагаются исторические факты, дается общая характеристика
эпохи. Однако местами текст становится философским, теологическим,
хотя читатель всегда чувствует исторический фон.
Кроме того, в Литве появились философские
работы Карсавина «О личности» (1929 г.), «Поэма о смерти»
(Еranus, 1932). Профессор писал статьи для «Литовской энциклопедии»
и в периодическую печать. Предлагаемые в них концепции не
имеют ни национальных, ни православных, ни мистических тенденций.
В 1929 г. появилась работа Карсавина «Теория
истории». Это - дополненный перевод написанного в 1920 г.
русского учебника. Однако эта книга – не только учебник, в
ней автор изложил свой взгляд на суть истории, охарактеризовал
цели работы историка.
По мнению Т. Рауделюнаса, своеобразный opus
magnum философа, который мог быть его тестаментом - его «Метафизика
истории». Труд сохранился не полностью и не опубликован. Здесь
история культуры Европы как бы раздвигается в пространстве
и времени, ей придается статус фундаментального труда по философии
и культуре. Говоря о будущем науки, Карсавин утверждал: дальнейшее
развитие философии зависит от развития истории. Чтобы решить
эти проблемы, сама историческая наука должна существенно измениться,
обновиться. Об этом Карсавин писал в статье «Кризис исторической
науки». Для этого кризиса характерно то, что историки продолжают
свою работу, опираясь на традиции, не осмысливая ее, поэтому
не решают серьезных проблем, а тонут в мелочных исследованиях.
Он предлагал отказаться от дуалистического способа познания,
от разделения бытия на субъект и объект, создать единый научный
метод, который бы не отрицал разнообразия, но помог ее осмыслить.
Такой единый метод должен быть создан диалектически, объединив
естественные и точные науки с гуманитарными. Главное – правильно
понять явления прошлого. Конкретный исторический процесс вместе
с познанием этого процесса (исторической наукой) составляет
субъект исторического развития.
Наряду с крупными трудами ученый опубликовал
ряд ценных статей в “Vairas” и “Židinys”. Они посвящены
актуалиям ХХ в., в первую очередь событиям в России, которые
очень волновали Карсавина и вызывали историософские обобщения.
Этим объясняется и его участие в движении евразийцев. В статье
«Европа и Россия. Основы евразийской идеологии» он как раз
и познакомил читателей Литвы с установками евразийцев.
Событиям 1917 г. в России Карсавин придавал
революционное значение, хотя и объяснял их своеобразно: восстание
большевиков уничтожило Россию как часть Европы, но одновременно
исчезло и зло новейших времен, которое появилось в Западной
Европе, а потом благодаря реформам Петра Первого пришло и
в Россию. Общественный строй в России автор назвал «диктатурой»,
которая, в отличие от монгольского евразийского объединения,
опирается на национальную основу. Очевидно, поверив декларируемым
свободам наций, новое объединение наций он представлял как
«симфоническую цивилизацию», основа которой – русская ортодоксальная
культура.
Подобные идеи Карсавин высказывает в статье
«К познанию русской революции». Революция исследуется им как
феномен, как «болезнь роста», когда нация перестраивается
и возрождается. Русская революция, по Карсавину, важна тем,
что она опрокинула великорусский автократизм и национальный
империализм. На место национальной империи она подняла идею
наднациональной федерации и идею мира культуры Восточной Европы
и Азии, так называемой Евразии. В России установилась новая
форма правления, однако она требует не коммунистической идеологии,
а совсем другого содержания. Из его статьи «Европа и Россия»
становится ясно, что такое содержание религиозное – ортодоксальное
православие.
Сравнивая революции в России и Франции, Карсавин
обращает внимание на то, что французская революция имела общественный,
а российская - больше политический характер, одновременно
советует осторожно проводить параллели между Востоком и Западом.
«Демократическая Европа - плод и выражение французской революции.
Поэтому можно лишь или сравнивать французскую революцию с
российской, и здесь никаких преимуществ первой мы не видим,
или современную демократическую Европу с тем, что в конце
концов породит русская революция».
В статье «Государство и кризис демократии»,
написанной в 1934 г., Карсавин вернулся к проблемам природы
государства, однако оценивал их иначе: анализируя происхождение
демократии. Демократическим, по его мнению, государство остается
только потому, что в действительности его поддерживает бюрократия,
являющаяся неотъемлемой частью демократии, хотя сама по себе
недемократична, и армии. Руководящая партия, деспотически
управляющая Советской Россией, тоже не решает проблем: «Объединить
нацию пытаются насилием, всем насаждая свою идеологию, которая
не может быть признана бесспорной истиной». Карсавин предугадал
неизбежное фиаско такой идеологии: «Исчезла идеология “святых”
Кромвеля, без сомнения, исчезнет и коммунистическая», а Конституция
СССР – пустая декларация. Профессор уже не предлагает «cимфонического»
союза под крылом России, а после долгих раздумий выбирает
Англию как достойный пример для подражания. Когда во время
следствия 1949 г. Карсавина обвиняли в клевете на советскую
идеологию, из опубликованных в Литве статей наибольшее внимание
следователей привлекла именно эта.
В юбилейный 1930-й год (500-летие смерти
князя Витаутаса Великого) Карсавин вспомнил времена позднего
средневековья: европейские страны он сравнил с Литовским княжеством
времен его расцвета. В конце XIV – начале XV вв. проявился
кризис духовной жизни: «Единое мировоззрение средневековья
разделилось на религиозное и научно-светское». Этот перелом
ослабил всю Европу, которая не сдержала напора с Востока:
в Европу вторгся нехристианский народ турки, которые победили
Византию. Нужно было защитить католический мир, для этого
были важны восточные районы Германской империи, Австро-Венгрия.
Россия в XIV в. сбросила монгольское иго, и когда пала Византия,
она стала центром православия. «Естественно возник вопрос
о границах двух христианских культур. Решение этого вопроса
было тесно связано с исторической судьбой Литвы и Польши».
Этот довольно оригинальный взгляд на Литву, который позволяет
оценивать республику не только как объект интересов усиливающейся
империи, но и как место, в котором происходил синтез культур
Запада и Востока.
В литовской периодике Карсавин затрагивал
различные темы, анализировал как вечные философские проблемы,
так и ему близкие, им самим пережитые события.
В 1939 г., когда Вильнюс снова стал столицей
Литвы, туда, как уже упоминалось, был переведен Гуманитарный
факультет. При силой водворенной СССР Советской власти (15
июня 1940 – 22 июня 1941 гг.) началось разрушение европейской
модели высшего образования и замена на советскую. Так, была
ликвидирована автономия университета, запрещены корпорации
студентов, официально закрыты издания Гуманитарного факультета,
в том числе редактируемая Карсавиным “Senovė”.
B 1940 г. Карсавин перебирается в Вильнюс
и там продолжает руководить кафедрой всеобщей истории. Ю.
Якштас утверждает, что Карсавин «тотчас мог почувствовать,
что он не желательный, а лишь толеруемый преподаватель университета».
Документы судебного дела Карсавина показывают,
что за ним следили уже с 1940 г. Ученый новой властью трактовался
как неблагонадежный: ведь когда-то сам Ленин выслал его из
Советской России. Карсавин это осознал и начал прятать им
написанные работы, не читал никакого курса по истории Европы,
опасаясь «влипнуть». Читал лекции по истории Египта и Востока,
которые опасными не казались. Когда создавалась Академия наук
Литвы, на получение звания академика гуманитарных наук выдвигалась
и кандидатура Карсавина, но он не был избран.
Одним из неприятных для профессора моментов
была потеря семинарской библиотеки, так как указом ректора
она перешла в прямое ведение директора библиотеки университета.
Карсавин против своего желания подписал акт передачи.
Отношения Карсавина с администрацией университета
характеризует и высказывание руководителя библиотеки Й. Бальджуса,
утверждающего, что во время войны, когда немцы велели в течении
трех дней освободить помещение исторического семинара и все
книги были перенесены в центральную библиотеку, «профессор
Карсавин не интересовался и не знал, как и где оказалось имущество
семинара». Тем самым, профессору почтенного возраста и слабого
здоровья (он болел туберкулезом легких, и у него было слабое
сердце) вменялось в вину, что во время трехдневного штурма
Вильнюса в 1944 г. очаги пожара гасил сам ректор, а его не
было.
Послевоенная администрация Вильнюсского университета
считала сомнительными ученую степень доктора и профессорское
звание Карсавина, полученные им еще в 1916 г. в Петрограде.
И весной 1946 г. указом декана историко-филологического факультета
К. Корсака была назначена комиссия для оценки научной деятельности
Карсавина. Комиссия (И. Йонинас, В. Сеземан, Б. Унтулис) дала
ей высокую оценку, вкратце описав жизненный путь и работы
ученого. Однако по предложению министра просвещения окончательное
решение по признанию научных званий Карсавина научный совет
университета отложил до тех пор, «пока не будет издано отдельное
постановление о присвоении ученой степени доктора».
Карсавину пришлось согласиться работать без
ученой степени: «Надеюсь, что долголетняя моя работа в Литовском
университете может быть достаточным основанием для удовлетворения
моей просьбы. <…> А мотив моей просьбы – то, что на
признание меня профессором без ученой степени я смотрю как
на оскорбление меня самого и моих бывших учителей профессоров
Ленинграда, которые присвоили мне научные звания магистра
(соответствует теперешнему доктору) и доктора».
С целью уладить эти дела Карсавин поехал
в Москву. Об этой поездке рассказал ехавший вместе с ним студент
С. Пинкус: Карсавин навестил своего давнего друга председателя
Комитета искусств Лебедева, других знакомых, обратился в Высшую
аттестационную комиссию и, пробыв в Москве пару недель, вернулся
в Вильнюс. Вскоре из Москвы ему прислали дипломы доктора и
профессора.
Тогда Вильнюсский университет вновь пригласил
его работать и даже предлагал стать академиком Литовской академии
наук. Однако Карсавин отказался, мотивируя тем, что ничего
общего не желает иметь с теми, которые все решают большинством
голосов, так как его фамилия осталась бы в протоколах таких
решений. Отказался и читать лекции.
С 1944 г. Карсавин работал в вильнюсском
Музее живописи, в 1947-м стал его директором. Будучи полиглотом
и энциклопедически образованным, он оказал большое влияние
на коллектив музея. Во время проводимых им семинаров работники
музея должны были читать сообщения, после этого происходили
дискуссии. Доклады самого профессора были настоящим праздником.
С. Пинкус вспоминает, как Карсавин несколько часов говорил
о картине Хименеза «Св. Магдалина» (XVII в.), декламировал
по-итальянски и по-испански.
В Музее живописи ученый работал до своего
ареста 9 июля 1949 г. Еще раньше, в 1948 г., была арестована
его дочь Ирина, которую обвиняли в сотрудничестве с английской
разведкой. Поводом для такого абсурдного обвинения стало то,
что в независимой Литве она работала секретарем в посольстве
Великобритании. Карсавина посещали подозрительные личности,
называвшие себя журналистами. Профессор неосторожно критиковал
Советскую власть. Во время ареста ученого в его квартире был
сделан обыск, были изъяты некоторые вещи (письма евразийцев,
зарубежные журналы). Большая часть его личного архива была
уничтожена.
Следствие проходило с 9 июля по 19 ноября
1949 г. Больше всего следователей интересовала евразийская
деятельность Карсавина.
Так начался последний, самый печальный этап
в жизни ученого.
Карсавин был осужден на 10 лет и выслан в
Абязь (на севере республики Коми). Там он и умер в 1952 г.
Подводя итоги, заметим: жизнь Л.П. Карсавина
в Каунасе и Вильнюсе существенно различалась. В Вильнюсе была
совсем иная, чуждая ему, атмосфера. В Каунасе он свободно
творил, планировал свою работу, общался с коллегами, в то
время как Вильнюсский университет ему как человеку и ученому
был враждебен. Правда, в Вильнюсе послушать лекции профессора
также собиралась огромная публика, аудитории были переполнены,
однако администрация не была к нему благосклонна. Несмотря
на это, он до конца исполнял свои обязанности Ученого и Человека.
Л.П. Карсавин прибыл в Литву, уже будучи
зрелым ученым – медиевистом и философом. Его приезд вызвал
в литовском обществе дискуссии, во время которых были вновь
пересмотрены старые проблемы – межнациональные, межконфессиональные
отношения, воспитание молодежи. Эти дискуссии отчасти вызвала
сама многоплановая личность ученого и педагога, широта его
интересов. Универсальность его мышления признавали и высоко
ценили как преподаватели, так и студенты. Он стремился, чтобы
ученики по-новому посмотрели на мир, познали бы культуру человечества.
Он воспитывал и поддерживал молодых историков Литвы.
Хотя Л.П. Карсавин не создал своей исторической
школы, его методологические установки оказали влияние и на
новое поколение ученых, и на студентов. Будущим поколениям
он оставил свои научные труды, часть которых написана в Литве.
Здесь, по словам самого ученого, он мог «по-настоящему посвятить
себя науке». Труды его нельзя делить на исторические, философские
и теологические, так как он стремился к синтезу этих наук.
Наследие его литовского периода творчества венчает «История
европейской культуры», где тысячелетняя культура раскрыта
через духовную жизнь многих народов. Такой труд был новым
и для Литвы, и для Европы.
П. Ласинскас
|
