УЧЕБНО-МЕТОДИЧЕСКОЕ ПОСОБИЕ
Лекция 10. ГРАЖДАНСКАЯ ВОЙНА И НАЦИОНАЛЬНЫЙ
ВОПРОС: РУССКИЕ МЕЖДУ МОЛОТОМ ИМПЕРСТВА И НАКОВАЛЬНЕЙ ПРАВА
НАЦИЙ НА САМООПРЕДЕЛЕНИЕ
«Ни история, ни современное правосознание
не знает такого правила: сколько народов, столько государств»,
— твердила вся оппозиция, но Версальский мир в 1919 г. выкроил
границы новых государств из бывшей Австро-Венгрии, опираясь
на этот принцип.
Народы России были рассеяны и укоренены на
необозримых просторах, начинался процесс перемешивания их
друг с другом. Создаваемые в 1918 - 1919 гг. национальные
автономии - это островки в бушующем море русской стихии. Но
в факте предоставления первых национальных автономий Ленин
увидел более эффективный способ умиротворения народных масс,
ключ к их лояльности и способ раскола политических противников,
чем интернационально-классовое поведение, им изобретенное
и реализуемое кровавой диктатурой.
Задумаемся, как практика реализации права
на самоопределение была воспринята ядром бывшей империи, ее
основным этносом — русскими? Никто народ прямо об этом не
спрашивал. В литературе, современной событиям, выражено негативное
отношение к прежнему принципу государственного устройства
России как государства, созданного русскими. Это как бы подразумевает
и отношение народа к проблеме. И выборы в Учредительное собрание
свидетельствуют: пришедшее на выборы население не поддержало
партии, для которых оставался незыблемым лозунг «единой и
неделимой России». Правые партии и группы потерпели неудачу.
Большинство голосов было отдано партиям социалистической ориентации
как альтернативе существующему порядку.
Многочисленные данные отражают участие русского
пролетариата добровольно и искренне в строительстве нерусских
автономий. Понимая, что они тщательно отобраны, нет оснований,
тем не менее, игнорировать их важность, равно как учитывать
и то, что существовавшие ранее табу не позволяли исследователям
пристальнее вглядеться в национальный и социальный спектр
этого пролетариата. Хуже оказалось, когда запреты сняли. Но
мы не встанем на позиции тех, кто сосредоточился на расшифровке
фамилий и псевдонимов работников партийного и государственного
аппаратов, выявляя «происки» одного «малого» народа. В аппарат
шла возгонка кадров, в том числе и из рабочих слоев. Этот
спектр социально и этнически разнообразен: здесь и русские,
и еврейские, и армянские, и латышские, и польские, и эстонские,
и татарские, и иные фамилии.
Известны выступления мотовилихинских, петроградских,
тульских, екатеринбургских, нижегородских, астраханских рабочих,
негативное отношение рабочих к новой власти, факты их расстрела
и т.п. Рабочие сопротивлялись насилию и грубости большевистской
власти, ее террористической политике, что выводит за скобки
их отношение к национальной проблематике. Но и областные автономии
появлялись в местах концентрации русского рабочего класса.
Отношение разных социальных слоев русского
народа к идее самоопределения народов и ее реальной практике
принимало интернациональные (национально-религиозные), охранительные
и бунтарские формы. На восприятие происходивших событий влияли
место и длительность проживания, реальные межнациональные
отношения, которые всегда конкретны и определяют степень адаптационных
усилий, прилагаемых сторонами, чтобы сообща уживаться. В силу
сравнительной молодости русского рабочего класса и его образованности,
осознанный интерес к материальным ресурсам автономизируемой
территории не играл значительной роли. Крестьянство же фактор
материальных ресурсов (земля) мог задевать весьма чувствительно.
Сравнительно терпимое отношение к создаваемым
автономиям в рабочей и в крестьянской средах, главным образом,
обусловлено тем, что русское население было православно воспитанным,
нетребовательным. Оно разрешало для себя проблему тем, что
важное для него единство норм и этических установлений вполне
может быть интерпретировано на разных языках и разными институциональными
формами.
Русский человек к этому, в сущности, всегда
относился достаточно индифферентно, и разрешение этих вопросов
передоверял власти. Таким был его характер, над которым изрядно
потрудилась православная идеология. Это достаточно подробно
описано многими русскими философами ХIХ - ХХ вв. и блестящей
русской литературой. И самодержавие, и церковь слишком мало
заботились о развитии национального самосознания. Уже в ходе
буржуазно-либеральных реформ они не сумели найти ему должного
применения. Потому-то такие важные черты характера, как запас
воли (каким обладали народы, главным образом, протестантского
толка), неукротимая энергия, очень большая инициатива, абсолютное
самообладание, неравнозначное терпению, чувство личной независимости,
могучая активность, живучие религиозные чувства, стойкая нравственность,
ясное представление о долге, не были развиты в достаточной
степени. Психолог Г. Лебон, чьи книги - непременный атрибут
библиотек различных императоров, министров и, конечно, революционеров
(и Ленина!), выявил эти черты как играющие огромную роль в
освоении народами цивилизационных новшеств. Он отмечает наличие
у протестанта здравого рассудка, позволяющего схватывать практическую
и положительную сторону вещей и не блуждать в химерических
изысканиях, очень живое отношение к фактам и умеренно-спокойное
к общим идеям и религиозным традициям. К этому комплексу черт
характера он добавляет оптимизм человека, жизненный путь которого
совершенно ясен и который даже не предполагает, что можно
выбрать лучший. Нечего и говорить, сколь отличным был характер
русского человека на этом фоне характерологических черт, которые
и обеспечивали как успех революционных процессов, так и связанных
с ними технологий. Выделение нерусских территорий и создание
в них автономных механизмов власти требовало рационального
и прагматического отношения.
В русском характере таковые черты, безусловно,
имелись, но не так развиты, и потому русский человек был чрезвычайно
искренним, слишком восприимчив к впечатлениям окружающей среды,
чтобы остаться в стороне от властных противоборств, ибо слишком
зависим от власти. Он не сумел вкусить и оценить значимости
личной свободы. Он почти не замечал иллюзий, жертвой которых
являлся. Давно замечено преобладание иррационального и эмоционального
в русско-православной ментальности, недостаток рационализма
и прагматизма, характерных для ментальности западноевропейской.
Вместе с тем православие привило русскому
человеку достаточно точное представление о нравственности.
В ней синтезируются сложные чувства, а главное - наследственное
уважение к правилам, на которых покоится существование общества.
«Русские бунты, бессмысленные и беспощадные», равно как и
революции, лишь подтверждают живучесть таких чувств. Именно
нравственность заставляла русского человека уважать чужие
правила жизни и поведения. И если он нарушал таковые, то в
этом не было умысла и явно выраженного интереса. Даже реализуя
колонизационные замыслы самодержавия, русский человек почти
нигде не проявил себя насильником. Но взятые в целом эти черты
характера не научали его (как в Британской империи) жестко
ставить вопрос о своих национальных интересах, приучать власть
заботиться о них. Русский человек как бы стеснялся (и до сих
пор стесняется) поставить этот вопрос. Власть же (и царская,
и, вскоре, советская) с помощью то православной, то интернационалистской
идеологии умело растворяла проблему в различных «этатистских»
обязанностях и долге.
Такой характер, будучи перегружен «этатистскими»
обязанностями, даже не предполагал, что эгоизм, в том числе
и социальный, и этнический, является важной частью механизма
образования гражданского общества. Отсутствие эгоистических
черт характера позволяло власти брать на себя «заботу». Она
играла роль «защитника» от различных социальных неурядиц и
невзгод, но эта роль лишь наивному кажется более сложной,
чем та, которую исполняет власть в Британской империи, будучи
проводником и охранителем национальных интересов жителей метрополии.
Русские люди и раньше спокойно воспринимали наличие автономии
в ряде сфер общественной жизни Польши, Финляндии, Хивинского
ханства и Бухарского эмирата. При этом Россия оставалась для
них прежде всего Русским государством, а «царю виднее», как
устраивать свои отношения с поляками, финнами и прочими.
И при Советской власти процесс организации
автономий пошел по пути принятия решений «сверху». В диалог
с ограниченным составом участников (политических элит) население
практически не включалось, играя декоративную роль на различных
съездах. Ограниченное число участников голосовало за ту юрисдикцию
и объемы автономных прав, которые определялись партией большевиков.
Так действовал один из устойчивых стереотипов русского сознания,
выражающийся теперь в том, что «начальству виднее». Он и позволил
Советской власти использовать прежний способ разрешения сложнейшей
стороны общественных отношений.
Белое движение активно разыгрывало карту
создания национальных государственностей на окраинах бывшей
империи и выделения нерусских автономий внутри нее как угрозу
целостности России, как ликвидацию Русского государства, чтобы
увеличить число своих сторонников. Но и оно столкнулось со
специфическим феноменом. Оно оттолкнуло от себя лидеров национальных
движений, за которыми ушли и массы. Но и русский человек,
сражаясь на той или иной стороне, а иногда попеременно там,
куда его мобилизовали контролирующие территорию силы, более
актуальным счел разобраться с бывшим помещиком, фабрикантом,
заводчиком, купцом и им подобными. В русской же глубинке нерусский
помещик или фабрикант был скорее экзотикой. Учтем и степень
информированности народа о происходящем, замененную агитацией
и пропагандой, активно распространявшими мифы среди большого
числа неграмотных. Большевики установили и жесткую цензуру.
Житель какой-нибудь Вологодской губернии слабо мог себе представить,
какие его личные интересы, специфически интерпретированные
идеологией, задевает создание автономий в Средней Азии, как
он не вникал в геополитические соображения царя при ее завоевании
во второй половине ХIХ в., хотя мог и принимать в этом участие.
Куда больше его интересовал вопрос о размере земельного надела
за околицей, что и позволяет делать вывод о преобладании социальных
проблем в русском социуме в Гражданской войне.
Но все же лозунги крестьян, участвовавших
в Антоновском мятеже, включили в себя право наций на самоопределение.
И возникает вопрос: не подразумевали ли они этим лозунгом
право определить свое собственное отношение к переустройству
страны большевиками?
Достаточно терпимое отношение к нерусским
автономиям преобладало в крестьянской среде на материковой
части РСФСР, то есть там, где проживало около 60 % русского
населения. При создании немецкой автономии эксцессов со стороны
русских не наблюдалось. Напротив, к ней негативно отнесся
Саратовский губисполком: территория автономии выкраивалась
из Саратовской губернии. Жители некоторых русских сел, вкраплявшихся
в ее территорию, вначале даже согласились войти в нее, правда,
затем большинство все же отказалось.
Складывается впечатление, что к весне 1919
г., к VIII съезду партии, Ленин вполне понимает, что борьба
и в русской деревне, трактуемая им как социальная, имеет национальную
подоплеку. Сам Ленин всегда обходил эту тему. Позже крайне
осторожно этого коснулся Троцкий в статьях 1923 г., отстаивая
ленинскую позицию в национальном вопросе и утверждая, что
«классовый критерий минус национальный вопрос не есть классовый
критерий, а обрубок его».
Но Ленин всегда держал в фокусе внимания
проблему великодержавных проявлений. Эта проблема доставляла
ему забот с многих сторон: ею болело Белое движение, его яростные
противники в борьбе за власть. Проявление тех же свойств раздражали
его в партийцах, которые даже в Туркестане «диктатуру пролетариата»
осуществляли, как выразился Г.И. Сафаров, «на рязанский лад».
Конечно, Ленин опасался реакции народа на
выстраивание нерусских автономий: не качнется ли он в белый
лагерь и по этой причине? Лишенный политиков, отстаивавших
русскую модель поведения в стане большевиков (все они - критики
большевистской власти и все в оппозиции к ней), народ не продолжил
поиски в этом направлении. Он был очень силен, русский народ,
и заставил из русской деревни убраться силы, которые навязывали
ему свои представления еще до октября 1917 г. Он практически
заставил убраться и большевиков с их ставкой на «самых сирых
и обездоленных» с их комбедами. Его не надо тащить ни в «единую
и неделимую», ни во «всероссийскую трудовую коммуну». Гражданская
война русской деревни стала логическим продолжением поиска
нового источника власти, начавшего реализовываться в Советах
еще до Октябрьского переворота. Их первоначально создал народ,
но вскоре использовали политические лидеры преимущественно
социалистического толка для реализации своих интересов и целей,
главная из которых состояла в захвате власти.
Доклад Ленина на VШ съезде РКП(б) по национальному
вопросу тесно связан с его мыслями, изложенными в докладе
о среднем крестьянстве. Ленин объясняет делегатам, почему
необходимо в партийной программе отказаться от классового
ограничения права наций на самоопределение. Главной причиной
изменения объявляет реальную социальную структуру общества.
Он подчеркивает, что новые условия и новые задачи по отношению
к этому классу «требуют новой психологии». От историка требуется
большое самообладание, чтобы отделить его наставления и рассуждения
от его же реальной политики. Ленин одновременно подписывает
десятки документов об устрожении проведения продразверстки:
от нее-то и страдало среднее крестьянство. Но он же начинает
видеть: в России, крестьянско-русской стране, реальная база
ее переустройства после установления «диктатуры пролетариата»
— это среднее русское крестьянство не только со своими социальными,
но и национальными возможностями и интересами.
Он — политик и все просчитывает. Он расширяет
понятие диктатуры пролетариата, включает в него длительный
период сотрудничества со средним крестьянством. Несть числа
его призывам к развитию и использованию «творческой инициативы
масс». Именно поэтому его так раздражает великодержавность
как тип политической ментальности и стереотип политического
поведения, преобладающий и в стане его открытых противников,
и в среде его ближайшего окружения, и, чего он не замечает,
у него самого как политика авторитарного. Хотя нельзя не заметить,
что ему становятся ближе деятели типа Л.Д. Троцкого, Х.Г.
Раковского, Н.А. Скрыпника, способные улавливать то, что происходит
в народной толще. «Товарищ Бухарин, — одергивает он наиболее
ретивых, — не хочет ждать. Им овладевает нетерпение».
Но, заставив убраться из деревни и те, и
другие противоборствующие силы, понудив большевиков считаться
с собою, русская деревня все же (вот роль характера!) не превратила
поиск себя в источник власти. Судьбоносный «момент истины»
стал всего лишь тактическим маневром власти. Она заменила
продразверстку продналогом на X партийном съезде в марте 1921
г. и перешла к нэпу. Этот глоток свободы для русской деревни
и стал условием гражданского мира. Сталин разделался с ним
в ходе коллективизации.
И сам же Ленин использует черты характера
русского человека, его исторически стойкий стереотип мышления,
именуемый как «начальству виднее». Он изначально избирает
путь восстановления прежнего источника власти: вне народа,
не из народа, вертикальный, «сверху», директивный, командный.
Тот самый, который не преодолело и Белое движение. Этот путь
и соответствующий ему способ взаимоотношения власти с обществом
и составляли сущность русской политической традиции. Именно
она позволяет власти каждый раз твердить, что «не тот народ
ей достался». Правда, для старой он был при этом и «богоносцем»,
а для новой — «гегемоном мирового революционного движения».
Речь идет о природе государственности, которая воспроизводит
соответствующий тип власти с традиционным неверием в силы
и разум народов, которые никогда не были едины по определению,
хотя и, безусловно, имели целый спектр общих интересов. Народы
были всегда делимы властью по собственному усмотрению и разумению.
Здесь зарыто зерно истинности парадигмы «единой и неделимой
России» как неделимости власти в ней и над ее народами.
Этот путь возвращения к прежнему источнику
власти и есть трагедия русской революции, ее историческая
ловушка и логическая ошибка. В 1919 г. из областных автономий
восстанавливаются прежние губернии с соответствующим аппаратом
управления и отношениями с центром.
Этот путь возвращения к традиционному источнику
власти есть и личная ленинская трагедия: на этом пути он вскоре
окажется бессильным, этот путь продиктует ему неадекватность
оценок ситуаций и предлагаемых к разрешению подходов, приведет
к болезни и одиночеству, устранит его самого. Возвращение
к этому пути имел в виду М. Гефтер, назвав его «заблуждением
мысли, рванувшейся вперед» и выбравшей себе именно поэтому
надсмотрщика. Такие прорывы, которые Ленин совершил на VIII
и X съездах РКП(б), и делают его личность наиболее дискутируемой
и все более негативной в восприятии и сегодняшних политиков.
Для них понятен лишь тот источник власти, за попытку разрушить
который русские заплатили реками крови.
А. Янов обращает внимание на важность учета
поразительной живучести и устойчивости той традиции в политической
системе России, которая воспроизводит автократию на требуемом
временем уровне сложности и, что важнее, более или менее независимо
от сознательных намерений ее лидеров. Он подчеркивает, что
Ленин «разрушил отжившую форму русской политической системы»
- самодержавие в том виде, в котором оно существовало до революции,
но «чтобы спасти ее полувизантийскую имперскую средневековую
сущность».
На сохранение способа взаимоотношений власти
с народом в соответствующей идеологической аранжировке влияло
иное отношение крестьянства, переселившегося на автономизируемые
территории. Там проживало около 20 млн. русских или около
30 % всех русских РСФСР.
Как встретили известие о башкирской автономии
население и войска, дислоцировавшиеся на территории организуемой
автономии, видно из донесений в центр официальных представителей
Москвы. У них не было особого резона излишне драматизировать.
В.В. Куйбышев и Ф.Ф. Новицкий требовали пресечь то, что красноармейцы
«коварным образом» разоружали башкирские части, перешедшие
на сторону Советской власти, «пленные подвергались издевательствам
и побоям», им делались «наглые замечания, что то, что терпят
башкиры — это только начало того, что они и в дальнейшем должны
будут вынести». Шли «массовые расстрелы солдат-башкир и их
вождей, сторонников Советской власти». «Отношение к мирному
башкирскому населению, — отмечали они же, — полно ужаса. Грабежи,
аресты, расстрелы, изнасилования женщин нашли себе широкое
применение. Едва ли не каждая деревня облагалась контрибуцией
деньгами и натурой. За невнесение денег расстреливались революционные
деятели Башкирии, поэты, художники... Одна из виднейших женщин
Башкирии, учительница, была изнасилована в один день 21 красноармейцем
и как пленница была отдана в распоряжение проходимца». Вместо
создания автономных органов власти «насаждались “чисто русские”
ревкомы из представителей кулацких переселенческих элементов».
Архивы Политбюро и Оргбюро ЦК РКП(б) подтверждают,
что такая информация шла со всех окраин — Средней Азии и Казахстана,
Поволжья, Северного Кавказа, Сибири и Алтая. Они конкретизируют,
но не добавляют ничего нового к тому, что в Москве были прекрасно
информированы об остроте реакции местного русского населения
на процессы автономизации.
Самый сложный вопрос, конечно, - об отношении
русской интеллигенции к этой проблеме. Интеллигенция всегда
претендует, а в России тем более, на отражение состояния национального
самосознания всего народа. Оценка отношения интеллигенции
к проблеме переустройства России отнюдь не облегчается неприятием
интеллигенцией Советской власти как таковой, переходом на
сторону Белого движения как физически, так и идеологически,
эмиграцию как реальную, так и «внутреннюю», вынужденным профессиональным
сотрудничеством в условиях жесточайшего террора и диктата
большевиков. Как ни важны эти новые факты, а они в самом деле
бесценны, историография обладает и не менее значимыми доказательствами
противного: и приятия власти, и сотрудничества искреннего
с нею и с большевиками, в том числе и идеологического.
И без подсчетов тех, кто отринул Советскую
власть и большевиков, и тех, кто их принял и сотрудничал с
ними, понятно, что позиция интеллигенции была сложной и неоднозначной.
Более важно осмыслить эту сложность и неоднозначность
как конвергенцию иллюзий, ее культурно-ментальные корни, приведшую
в итоге к тому, что русская интеллигенция внесла весомый вклад
в падение самодержавия как типа имперской власти. Практически
все оппозиционные партии (и либеральные, и леворадикальные),
оказавшиеся по разные в Гражданской войне стороны баррикад,
в той или иной степени поддерживали национально-культурные
и национально-освободительные движения. Опасности, проистекающие
для России как государства восточно-христианского типа цивилизации
и типа монархии, на которые указывал К. Леонтьев, крайне неудачно
интерпретировали охотнорядские элементы и их собственные идеологи.
Такая интерпретация справедливо отвратила русского интеллигента
от этой компании. Но если до революции эта неприязнь усиливала
«жажду» революционных перемен, то, как только она свершилась,
помешала увидеть за дикими эксцессами, погромами не только
гримасы революционного процесса в условиях культурно-разнородного
микста, но и аналогичную реакцию на него в самом русском обществе.
Интеллигенция в массе своей была в плену
эмоций и чувств, а не четких знаний, и поджидала «конца света»
уже с конца ХIХ в., что прекрасно отражала русская литература
и особенно поэзия. В России эмоции и чувства затронули элитарную,
гуманитарную интеллигенцию. Эти настроения сливались с пессимистической
эсхатологией консервативных православных кругов, жестоко опаздывавших
с выработкой эффективных рецептов встраивания населения в
жизненный контекст.
Когда разразилась революция, судьба страны,
власть в ней, вопреки ожиданиям интеллигенции, оказалась отнюдь
не в ее руках. С одной стороны, судьбой страны распоряжалась
бушующая народная стихия, а с другой - партия большевиков,
направлявшая усилия на то, чтобы эту стихию вначале использовать,
а затем обуздать и со временем подчинить.
И ничуть не удивительно, что, критикуя самодержавие,
готовя революцию, и либеральные, и левые небольшевистские
круги, как только эта революция свершилась, объявили Россию
царством зла, революцию — национальной катастрофой, провалом
в бездну. Хуже было то, что ненависть к большевикам нередко
распространялась на русский народ в целом как на озверевшую,
соблазненную, растленную толпу. Церковные иерархи и писатели,
историки и партийные деятели (от кадетов до лидеров Союза
Михаила Архангела) оставили огромное количество такого рода
оценок. Чтобы не быть голословными, приведем оценку члена
Союза Михаила Архангела полковника Ф. Винберга, который утверждал,
что из всех народов, населяющих Россию, хуже всех оказались
великороссы. «В тупик становишься, — негодовал он, — перед
этой грубой, жесткой, тупой и холодной, беспросветно толстокожей
злобностью... Как могли мы, культурные классы, проморгать
то обстоятельство, что мы имеем дело со зверем, притаившимся,
скрывающим свои инстинкты, но при первом случае бывшем наготове
вцепиться нам в горло». Ничуть не лучше этих оскорблений были
стенания и жаления «богоносного» народа, пошедшего не туда,
не с теми и не за тем.
Объяснения искали в двух направлениях: в
сложных философских объяснениях «праведности» греха и в примитивных
происках враждебных сил, обрушившихся на не повинную ни в
чем святую Русь. Такое поведение было вполне предсказано «Вехами»
в 1909 г. и подтверждено этими же авторами в сборнике «Из
глубины» в 1918 г. На «Вехи» обиделись практически все. «Из
глубины» прочитали немногие. Обиделись на то, что интеллигенцию
обвинили в человеколюбии ложном, не основанном на уважении
абсолютной значимости человека, в подмене истины интересами,
в создании особого культа революционной морали и культа революционной
святости. Авторы «Вех» критически осмыслили феномен отечественной
интеллигенции как особого, в самом себе замкнутого сословия,
своеобразного социального анклава, существующего внутри российского
общества, обособленного и от этого общества, и от власти,
но, тем не менее, активно и деструктивно влияющего на них.
П.Н. Милюков развивал мысль: если на Западе
сословия создали государство, то в России государство вызвало
к жизни сословия. Позже И. Дойчер выделил и другую важную
особенность русской интеллигенции: ее стремление, особенно
лидеров, при незрелости общества замещать собою народ, действовать
в качестве его доверенных лиц. Эта интеллигентская логика
«заместительства» весьма органично сочетается с властной логикой
большевиков о «праве на эксперимент». Они дополняли и усиливали
друг друга, вытесняли способность учиться у народа, вслушиваться
и всматриваться в народ.
«Русская апокалиптика, — поднимает Бердяев
еще одну важную проблему, — она может сделать русский народ
народом неисторическим, отвратить людей “от реальности” и
повергнуть в “царство призраков”». Это социальное манихейство
усматривало в мире изначальную недоброкачественность, некое
предвечное, не зависимое от человека и враждебное ему, злое
начало. Оно вело к тому выводу, что человек и мир должны находиться
в постоянном борении за право быть субъектом: либо мир подчинит
себе и объективирует человека, либо, напротив, человек овладеет
миром и объективирует его. Левонародническая часть интеллигенции
признала большевиков как русскую национальную силу, а мессианский
характер Октябрьской революции воспринимала не только в социальном
плане, но и как революцию духа. Русский революционный нигилизм,
основа и предтеча скифства, жил в ожидании очистительного
огня, который пожрет Содом и Гоморру, а на их месте восставится
новое Царство Божие.
Сравнительно мало анализируются историко-культурные
результаты деятельности русских сект. Но достаточно и того,
что раскрыл Милюков. Он подчеркнул, что секты носили глубоко
русский характер, проявляя, таким образом, общность интересов
в разрушении бывшего миропорядка с большевиками. Русский революционный
символизм встретил революцию как вселенское духовное преображение
и как невиданное национальное возрождение. Как пишет М. Агурский,
Д.С. Мережковский и З.Н. Гиппиус лишь «отвергли большевизм,
не признав в нем собственного крестника».
К восприятию Советской власти как единственной
национально-русской, а большевизма как русского национального
течения четко дрейфовали и Н. Устрялов, и царский генералитет,
и офицерство. Из 130 тыс. половина их была в Красной армии.
Затем - «сменовеховцы», евразийство с его представлениями
о русском культурно-историческом типе с азиатской ориентацией
как единственном пути к выживанию (у Е.Н. Трубецкого), живоцерковцы
(обновленцы) во главе с епископом Антонином (Грановским),
русифицированная интеллигенция, литературные течения - «попутчики»
и футуристы. Это в итоге и вело к признанию Советского государства
в целом как отвечающего «истинным русским национальным и даже
религиозным интересам». Сходные оценки мы можем найти и в
эмигрантском лагере и даже у лидеров Белого движения.
Анализ этих дефектов философско-мировоззренческого
плана и их реальные историко-культурные последствия были в
центре внимания как эмигрировавших «веховцев» - С.Н. Булгакова,
С.Л. Франка, Н.А. Бердяева, П.Б. Струве, так и мыслителей
русского христианско-либерального направления - С.А. Левицкого,
Г.П. Федотова, С.О. Лосского, В.В. Зеньковского.
«Веховцы» в 1918 г. самим названием сборника
«Из глубины» пытались глубже заглянуть в суть проблем, вынесенных
народом в Гражданскую войну, и оценить вклад интеллигенции
в культурно-духовную ситуацию, за которую она несла историческую
ответственность. К самым нелицеприятным, но точным выводам
пришел Изгоев, утверждая, что «интеллигенция совершенно не
понимала ни природы человека, ни природы общества и государства
и условий, необходимых для их укрепления и развития. О человеке,
об обществе и государстве наша интеллигенция составила себе
фантастические, лживые и ложные представления», и, когда в
роли критиков выступили не они сами, а жизнь, стало очевидно,
что «большевики лишь последовательно осуществили все то, что
говорили и к чему толкали другие».
Еще до революции авторы «Вех» задумывали
издать отдельный сборник, посвятив его «здоровому национализму»,
«органическому национально-государственному и культурно-религиозному
миросозерцанию». Однако обмен мнений между авторами привел
к тому, что это «слишком полемично». Обсуждение вопроса «огромнейшей
важности и своевременно именно теперь возможно громче
и ярче говорить и проповедовать о нем» не состоялось. Подготовка
сборника по разным причинам была отложена. Не стал он центральной
темой и сборника «Из глубины». Правда, начиная свою статью
«Исторический смысл русской революции и национальные задачи»,
Струве верно констатировал, что без тяжкой работы самопознания
своего положения в собственной стране и в самом деле лишь
немногие ощущали «роковую круговую поруку между пороками русской
государственности и русской общественности». На внутреннюю
связь, сродство, общность ментальности, неосознаваемую и потому
отрицаемую конвергентность (склонность к расколу - лишь ее
обратная сторона) как родовую черту, опирались большевики.
Не обращая внимания на истошные вопли и проклятия, исторгаемые
интеллигенцией, они приступили к переустройству России. И
та, и другая сторона вполне друг друга понимали, а М. Волошин
скоро заметил «в комиссарах дух самодержавья, взрывы революции
в царях».
У каждого народа есть собственная специфика
национальных черт — благородных и низменных, жестоких и милосердных,
агрессивных и миролюбивых, - которыми политики пользовались
и пользуются, составляя из них ту выгодную композицию, которая
наилучшим способом служит достижению поставленной цели. Политик,
используя те или иные национальные черты, конечно, принимает
в расчет и количественные соотношения народов. И в этом смысле
русские неминуемо должны были оказаться в эпицентре противоборствующих
сторон. Но вопрос в том, насколько неизбежным было для них
стать объектом политической мистификации?
Самый крупный (и, по сути, единственный)
конфликт Ленина со Сталиным был на национальной почве. Ленину
удалось отстоять федеративное устройство СССР, вхождение в
него «вместе и наравне» РСФСР, Украины, ЗСФСР и Белоруссии.
Обычно на этом анализ проблемы завершается. Но суть ее намного
глубже. 27 сентября 1922 г., в ходе обсуждения принципов вхождения
этих республик в состав будущего Союза, Сталин направляет
Л.Б. Каменеву письмо. В нем он называет Ленина «национал-либералом»
и подчеркивает, что «всякое решение в смысле поправки тов.
Ленина должно привести к обязательному созданию русского ЦИК
с исключением оттуда восьми автономных республик (татреспублика,
туркреспублика и прочее), входящих в состав РСФСР, и объявление
последних независимыми». Ленинскую позицию Сталин передергивает.
До сих пор не известны документы, свидетельствующие о каких-либо
соображениях Ленина выделить из структуры РСФСР русскую территорию
и дать ей формальный статус. Но логически он прав.
Султан-Галиев стал для Сталина злейшим, после
Троцкого, врагом за то, что вместе с П.Г. Мдивани осмелился
поставить в ходе закрытого заседания на XII съезде РКП(б)
вопрос о том, а как же быть с русскими? «Султан-Галиев говорит,
– образуй немедленно русскую республику», - гневался он. Сталин
покончил с какими бы то ни было попытками поставить этот вопрос,
отвечая ему: «Как русским войти в состав Союза? Никак, ибо
они останутся вне союза, ибо им следует сорганизоваться… Какая
в этом политическая необходимость?».
История знает немало примеров жизненного
пути и развития народов в имперских условиях, и не только
русские были становым хребтом империи. Но ни одну имперскую
нацию империя не лишила в такой степени чувства хозяина своей
судьбы, своей земли, своей страны, чувства национальной солидарности
и, может быть, именно поэтому она так жадно воспользовалась
глотком свободы, дарованным революцией.
И белые, и красные, в сущности, эксплуатировали
специфический феномен культуры, это свойство к расколу, при
котором и идея «единой и неделимой», и «мировой революции»
были лишь дымовой завесой. За нею стояла главная цель: сохранить
традиционный источник власти и способ властвования в стране.
Трудно отрешиться от восприятия противостоящих сторон не как
противников, а как соперников. Противники имеют противоречия
в целях. Соперники этих расхождений не имеют. Противники рано
или поздно могут договориться. Соперники — никогда. И если
Белое движение добивалось власти, эксплуатируя прошлое величие
России, то большевики уповали на это же величие в будущем.
А народ погибал, убивая своего брата или соседа по обе стороны
окопов. «В национальном вопросе есть, - сказал Сталин на XII
съезде партии, - свои пределы. Есть другой вопрос, более важный
… вопрос о власти рабочего класса. Вот в чем дело… Есть право
рабочего на свою власть, есть право на укрепление своей власти».
На самом же деле, у белых или у красных будет находиться источник
власти - не только для русских, но и для всех народов России
стало неважным, что и определило исход Гражданской войны.
Г. Федотов в эмиграции назвал рабочий класс самым «незадачливым
диктатором».
Но итоги Гражданской войны народы России
оценили лишь спустя 70 лет: с крахом советской системы. Для
русских они оказались самыми неутешительными. Помочь их понять
может турецкий опыт. Турки отделились от Османской империи,
в которой формально занимали место главной нации, и образовали
национальное государство. Это был жесточайший в новейшей истории
опыт, на море крови армян и греков. Русские поступили как
раз наоборот: после крушения Российской империи они не создали
национального государства. Диктатом и террором большевики
принудили их воссоздать империю под знаменем всеобъемлющей
универсальной доктрины, представляющей новую ипостась Российской,
но не имевшей в названии даже слова «Россия», империи. Уже
на XII съезде партии Н.И. Бухарин говорил: «Русские … выступают
сейчас носителями русской государственной идеи в советской
форме». Но Гражданская война положила начало выделению нерусских
территорий. Народы, населяющие их, получили разные формы государственности.
И как бы большевики ни считали, что главнее в этой форме ее
«советскость», народы примиряло с нею то, что украинцы считали
свою республику, прежде всего, Украинской, а татары – Татарской.
Как бы большевики ни использовали национальный вопрос для
«активной обороны» от буржуазного национализма, к которому
они относили и Белое движение, и внешний фактор, главным итогом
Гражданской войны стал раздел бывшей империи по этническому
признаку, который на исходе XX в. превратился в базу для формирования
многих национальных государств.
Список рекомендуемых источников и литературы
к лекциям 9, 10
Основные источники
- Архив Троцкого: Коммунистическая оппозиция в СССР, 1923
- 1927. М., 1990. Т. 1. С. 70.
- Диманштейн С. Башкирия в 1918 –
1920 гг. // Пролетарская революция. 1928. № 5. С. 25.
- Султан-Галиев М. Избранные труды.
Казань, 1998. С. 559 – 560.
- Федотов Г.П. Судьба и грехи России.
СПб., 1992. Т. 2. С. 60.
Дополнительные источники
- Двенадцатый съезд РКП(б), 17 - 25 апреля 1923 г.: Стенографический
отчет. М., 1968.
- Коминтерн и идея мировой революции: Документы. М., 1998.
- Не сочтите за пророчество: Письма, обращения, выступления.
Уфа, 1998.
- Четвертое совещание ЦК РКП(б) с ответственными работниками
национальных республик и областей в Москве 9 - 12 июня 1923
г.: Стенографический отчет. М., 1923.
Основная литература
- Авторханов А. Империя Кремля: Советский
тип колониализма. Вильнюс, 1990.
- Агурский М. Национал-коммунизм.
М., 1991.
- Аманджолова Д.А. Алаш, Советы и
большевики // Отечественная история. 1994. № 1.
- Ахиезер А.С. Самобытность России
как научная проблема // Отечественная история. 1994. № 4
- 5.
- Бердяев Н.А. Судьба России. М.,
1990.
- Бердяев Н.А. Русская идея // Вопросы
философии. 1990. № 1.
- Бердяев Н.А. Истоки и смысл русского
коммунизма. М., 1990.
- Бобрович М.А. Мирослав Грох: Формирование
наций и национальные движения малых народов // Национализм
и формирование наций: Теории – модели – концепции. М., 1994.
- Булдаков В. Красная смута: Природа
и последствия революционного насилия. М., 1997.
- Вдовин А.И. Российская нация: Национальные
проблемы XX века и общенациональная российская идея. М.,
1995.
- Верт Н. История советского государства.
М., 1995.
- Вехи: Из глубины. М., 1991.
- Гражданская война в России: Перекресток мнений. М., 1994.
- Герман А.А. Немецкая автономия
на Волге. Ч. 1, 2. Саратов, 1992.
Дополнительная литература
- Гефтер М. Несостоявшийся диалог:
По следам открытого письма грузинского литератора Гамсахурдиа
Ульянову-Ленину // Коммунист. 1990. № 5.
- Касымов Г. Пантюркистская контрреволюция
и ее агентура – султангалиевщина. Казань, 1931.
- Красовицкая Т.Ю. Власть и культура.
М., 1993.
- Красовицкая Т.Ю. Модернизация России:
национально-культурная политика 20-х годов. М., 1998.
- Кульшарипов М. З. Валидов и образование
БАССР. Уфа, 1998.
- Лебон Г. Психология народов и масс.
М., 1992.
- Лосский Н.О. Украинский и белорусский
сепаратизм // Третий Рим. Вып 1. М., 1994.
- Мельгунов С.П. Красный террор в
России, 1918 - 1923. М., 1990.
- Национальные окраины Российской империи: Становление и
развитие системы управления. М., 1997.
- Пайпс Р. Русская революция. Т.
1, 2. М., 1994.
- Поликарпов В.Д. Начальный этап
гражданской войны: История изучения. M., 1980.
- Проблемы национального самосознания в историографии и
культурологии. М., 1997.
- Протасов Л.Г. Всероссийское Учредительное
собрание: История рождения и гибели. М., 1997.
- Хаген М., фон. Имеет ли Украина
историю? // Ab imperio. № 1-2. Казань, 2000.
- Янов А. Русская идея и 2000-й год.
Нью-Йорк, 1988.
Т.Ю. Красовицкая
|
