ЕВЛОГИЙ (ГЕОРГИЕВСКИЙ ВАСИЛИЙ СЕМЕНОВИЧ)
(1868 – 1946)

Выдающийся церковный и общественный деятель, богослов, Евлогий прошел большой и сложный путь от обучения в духовной школе до митрополита, Предстоятеля православных русских церквей в Западной Европе.

Он родился 10 апреля 1868 г. в селе Сомово Одоевского уезда Тульской губернии в многодетной семье сельского священника Семена Ивановича Георгиевского и получил при крещении имя Василий (Митрополит Евлогий (Георгиевский). Путь моей жизни. М., 1994. С. 14).(В словаре «Русское зарубежье» он ошибочно назван Александром Семеновичем (М., 1997. С. 228).

Детские годы будущего митрополита прошли если не в суровой нужде, то в бедности. С раннего детства, по его словам, на его развитие повлияли два основных фактора: религиозная вера с ее церковно-бытовыми формами благочестия и русская природа.

Еще один урок, полученный мальчиком, состоял в следующем: «Тяжелые впечатления раннего моего детства заставили меня еще ребенком почувствовать, что такое социальная неправда. Впоследствии я понял, откуда в семинариях революционная настроенность молодежи: она развивалась из ощущений социальной несправедливости, воспринятых в детстве. Забитость, униженное положение отцов сказывалось бунтарским протестом в детях. Общение с народом привело меня с детских лет к сознанию, что интересы его и наши связаны» (Митрополит Евлогий (Георгиевский). Указ. соч. С. 19).

Основы грамоты он освоил в дошкольном возрасте под руководством отца. В 1877 - 1882 гг. обучался в духовном училище города Белева Тульской Губернии, а затем - в Тульской семинарии.

Окончив семинарию, в 1888 г. поступил в Московскую Духовную академию, находившуюся в Троице-Сергиевой лавре. Атмосфера молитвенной настроенности, овеянная религиозной красотой и лучами русского благочестия - такой предстала академия Василию Георгиевскому. Не раз собирались перевести академию в Москву, но этому сопротивлялся митрополит Московский Филарет. В отличие от Петербургской, Московская Духовная академия была лишена влияния столичного центра. И если Петербургская академия давала в основном чиновников синодального ведомства, а «протекция, карьеризм, светский столичный дух… - характерные ее черты, - писал митрополит Евлогий. - Наша Академия… научно стояла высоко: лучшие научные труды вышли из нашей Академии» (С. 35).

Уединенность в Лавре все же не препятствовала поездкам в Москву: слушатели академии часто посещали театр, особенно любили Большой. «Впечатление чудесной волшебной сказки… Ради него отказывали себе в последнем… Знакомые студенты Московского университета и семинарии помогали нам доставать билеты, простаивая в очередях, дабы получить дешевые, на галерею. Оперу я очень любил, но еще больше меня привлекал Малый театр, и нередко посещал его, хотя и ценою некоторых жертв» (С. 36).

Знакомства со студентами Московского университета, главным образом - с медиками, участие в университетских диспутах и спорах об открытии микроорганизмов Пастером, работа уже на I курсе академии над темой о самопроизвольном возникновении жизни – вся эта полная впечатлений жизнь в сочетании с интересной научной работой раздвигала горизонты знания, помогала вырабатывать мировоззрение.

В академии Василий Георгиевский учился у таких известных ученых, как В.Д. Кудрявцев, которому в русской науке «принадлежит почетное место защитника христианских основ философии», профессор Д.Ф. Голубинский, читавший курс естественнонаучной схоластики, сын знаменитого философа протоиерея Ф.А. Голубинского. Курс русской истории читал В.О. Ключевский; «аудитория у него была всегда битком набита - на его лекции шли все. Читал он у нас свободнее, чем в Московском университете, где ему приходилось несколько умерять либерализм своих историко-политических воззрений. Он был осторожный и умел всегда учитывать обстановку» (С. 44). Были и другие - замкнутые, «всецело погруженные в свою науку, отшельники», как, например, академик Е.Е. Голубинский, знаменитый историк русской церкви. Большое влияние на становление личности и формирование мировоззрения Василия Георгиевского оказал молодой, высокообразованный, открытый и доступный для студентов архимандрит Антоний (Храповицкий), назначенный в 1889 г. ректором академии.

В 1892 г. Василий Георгиевский окончил академию, а в 1895 г. принял монашеский постриг, получив имя Евлогий, и был рукоположен в иеромонахи.

Два года он проработал инспектором семинарии во Владимире.

В ноябре 1896 г. был посвящен в архимандриты и назначен ректором семинарии в уездном городе Холм Люблинской губернии, где работал с 1879 по 1902 гг.

В декабре 1902 г. о. Евлогий был назначен епископом Люблинским, викарием Холмско-Варшавской епархии.

Холмщина была регионом с очень сложной религиозной и общественной жизнью. Населенный поляками, евреями и малороссами, этот край примыкал к этнической границе Польши и в своей истории пережил и полонизацию, и окатоличивание. Брестская уния 1596 г. привела здесь к жестокому преследованию православных. После разделов Польши начала нарастать обратная волна, и при Александре II приходы Холмщины воссоединились с Русской православной церковью. Формальное воссоединение породило дополнительные проблемы: народ стали насильно загонять в православие, по выражению о. Евлогия, «прадедовского» образца. Противостояние униатов и православных усилилось, часто возникали конфликты. В такой сложной ситуации о. Евлогий начал решать миссионерские задачи, понимая настоятельную необходимость прежде всего терпимости. Монастыри на Холмщине без преувеличения были центрами духовной, культурно-просветительской деятельности, необходимой опорой для населения. Вокруг них стараниями монахов и монахинь возникали приюты, школы, больницы. Однако многие православные храмы пустовали, были приходы, где около 90 % населения бойкотировали православные церкви, и, за неимением униатских, оставались без церкви. Канцелярия епископа была буквально завалена прошениями об отпуске в католичество. Государственный закон, упразднивший Брестскую унию, не мог упразднить в душе людей веру. «Правила, которыми надо было руководствоваться при… рассмотрении, были формальными: кто были предки? Если были католики, разрешить просителю вернуться в католичество можно; если униаты – нельзя…, - вспоминал митрополит Евлогий. – Мучительно тягостно было это бюрократическое дознание, решавшее судьбу верующей души… А тут еще вскрылось, что консисторские чиновники за отпуск в католичество брали взятки» (С. 128).

В апреле 1905 г. был обнародован Манифест о веротерпимости, провозгласивший свободу вероисповедания всему неправославному населению. Межконфессиональное противостояние и давление католиков на Холмщине грозило полностью перейти в открытое насилие. Епископ Евлогий стал ведущим деятелем сопротивления католической экспансии, и в конце 1905 г. при его непосредственном и настойчивом участии была выделена самостоятельная Люблинская и Седлецкая епархии, где большинство населения было православным.

В условиях нарастания революционных событий 1905 г. он противодействовал еврейским погромам, оставаясь последовательным сторонником русских национальных традиций.

Много сил он приложил к продвижению проекта о выделении Холмщины, которая не имела своей курии на выборах в I Государственную думу, в самостоятельную губернию. Проект, важное национальное значение которого понимал П.А. Столыпин, вызвал немалые споры и не встретил поддержки С.Ю. Витте. В 1907 г. Евлогий (Георгиевский) был избран от православного населения Люблинской и Седлецкой губернии депутатом II, а затем III Государственных дум. «На душу легла огромная тяжесть, - писал он. - I Дума уже показала, что стоять на правых позициях, быть монархистом, нелегко…» (С. 157).

Основным вопросом народных петиций епископу был аграрный: от него ждали реальных сдвигов. Синод запретил священникам поддерживать социалистов в Думе, а тех, кто это делал, лишал сана. Во II Думе среди 11 депутатов-священников было 3 кадета и 4 эсера. Интеллигентский либерализм и народнические симпатии о. Евлогия остались в юности. Его политические взгляды в зрелом возрасте сформировались на западной окраине России - Холмщине, которая была ареной жестоких столкновений национальных чувств русских и поляков. Местные власти стремились ладить с польскими помещиками, поэтому опору Русская православная церковь искала в центре, в мощи государства, которое ассоциировалось с самодержавием.

Монархист по своим политическим убеждениям, твердо веривший, что «честь России и ее национальное достоинство могла защищать и фактически защищала в то время на наших окраинах лишь монархическая идеология», о. Евлогий во II Думе поначалу состоял в группе умеренно правых («у.п.» - «упокойники», как, по его свидетельству, называли их в Думе), а затем примкнул к монархистам-националистам. В Думе он работал в составе трех комиссий: вероисповедной, по народному образованию и аграрной. Несколько раз выступал с думской трибуны с осуждением террора и смертной казни.

Особенно большое внимание он уделял подготовке к выступлению по аграрному вопросу. Располагая огромным материалом за долгие годы жизни в Холмской Руси, он не только познакомил депутатов, но и обосновал с документами в руках свои тезисы о бесправии батраков и тяжелейшим положении крестьян, особенно в так называемом «сервитутном» вопросе (сервитут - ряд повинностей, которыми правительство России обложило помещиков, в основном поляков, после освобождения крестьян в Западном крае в 1863 - 1865 гг., но которые, в свою очередь, всеми способами перекладывали их на местных крестьян).

Доклад произвел большое впечатление на всех, однако вызвал резкие нападки депутатов-поляков. К большому удивлению епископа Евлогия, он подвергся критике и со стороны некоторых правых депутатов-помещиков: они обвинили его в посягательстве на право собственности, назвали «плохим монархистом» и «левым». О. Евлогий начал понимать, что «они готовы были поддерживать Церковь не бескорыстно: многие из них видели в Церкви средство держать народ в повиновении. Это «ужасное политическое воззрение на Церковь», - по выражению о. Евлогия, проявилось очень ярко в возгласе Пуришкевича: «Неужели, батюшка, вы действительно верите так, как говорите?» (С. 170).

Пребывание в атмосфере политической борьбы в тех «безобразных формах», в которых она проявлялась в Думе («грубые реплики с мест и с трибуны, переходившие иногда в неистовую брань, разнузданность языка под влиянием страстей», когда «у людей вырабатывалась психологическая привычка считать лишь членов своей партии хорошими, а всех противников считать дурными» накладывало, как он сам признавал, лично на него отрицательный отпечаток: утрачивалась «свежесть религиозных переживаний, ослабевала их духовная сила». Вставали вопросы: а стоит ли духовенству участвовать в политической жизни страны и в государственной деятельности? Он убеждался все больше: «если принять во внимание душу и совесть - это большое для духовного лица несчастье». Он внутренне разрывался в борьбе между пастырской совестью и партийной дисциплиной, чувствовал себя «каким-то обмирщенным», «секуляризованным». В то же время он видел, что присутствие духовенства в Думе все-таки оказывает положительное влияние на депутатов, особенно на крестьян.

Летом 1907 г. о. Евлогий был почти единогласно избран делегатом III Государственной думы. В этой Думе, сильно поправевшей, было довольно много священников, в том числе 2 епископа. (Сам Евлогий в своих воспоминаниях указывает, что помимо него был еще епископ Митрофан, депутат от Могилевской губернии (С. 175). Исследователь Д.В. Поспеловский называет вторым епископом Платона (см.: Поспеловский Д.В. Русская православная церковь в XX веке. М., 1995. С. 32), что неверно). 4 священника вошли в прогрессивную фракцию, 9 - в октябристскую, 13 священников и епископ Евлогий - в умеренно правую фракцию, 2 священника - присоединились к фракции националистов, 15 священников и епископ Гомельский Митрофан, викарий Могилевской епархии - к правым монархистам.

Евлогий был избран председателем вероисповедной комиссии. В центре его думской деятельности стояли два главных вопроса: о выделении Холмщины из состава Царства Польского и образование самостоятельной Холмской губернии, а также - защита интересов Русской православной церкви в ее отношениях с государством. В вероисповедной комиссии одним из сложнейших был вопрос о веротерпимости. Свобода вероисповедания в России была веками ограничена, а переход из православия в другое исповедание считался уголовным преступлением. В комиссии поэтому очень остро обсуждалось, давать ли свободу старообрядцам или свободу религиозной пропаганды, которой могут в полной мере воспользоваться сектанты. Сам Евлогий, испытав на Холмщине все сложности безусловной свободы веры в случае, когда не принимаются во внимание конкретная обстановка и психология исповедующих иную религию, не был принципиальным противником свободы вероисповедания, но стоял за постепенность ее введения. Эту позицию определил П.А. Столыпин: премьер-министр хотел провозгласить свободу совести, но считал целесообразным не давать свободу религиозной пропаганды, ограничить право агитации в пользу какого-либо вероисповедания. Правые в Думе были недовольны либерализмом Столыпина. Впоследствии Евлогий с горечью констатировал: «Может быть, и не надо было цепляться за старые позиции - бояться пропаганды, но мы, увы, тогда еще не знали, что придут безбожные агитаторы, которые будут кощунствовать и вытравлять самое понятие Бога из русских душ. Лишь теперь, оглядываясь назад, видишь, как мы были близоруки…» (С. 177).

Взаимоотношения между Думой и Русской православной церковью были сложными: по свидетельству самого о. Евлогия, как между чуждыми и враждебными друг другу сторонами. Разобщенность между ними проявлялась, в частности, по вопросу о церковно-приходских школах, которые, будучи детищем Александра III и Победоносцева, были созданы специально для того, чтобы в светских школах избежать возможного религиозного влияния учителей на учеников. Евлогий и другие депутаты-священники вели в Думе жаркие битвы за выделение государственных ассигнований церковно-приходским школам, добившись созыва особого совещания по этому поводу у обер-прокурора Синода. Однако Дума стояла на позиции единой государственной школы и не поддерживала идею бюджетных ассигнований церковно-приходским школам.

Будучи депутатом III Государственной думы, о. Евлогий принимал участие в различных мероприятиях, направленных на расширение влияния православной церкви в государстве: на Киевском миссионерском съезде и на торжественном перенесении мощей преподобной Ефросинии Полоцкой из Киева в Полоцк.

Церковь тратила значительные деньги на миссионерство, однако эта работа оставляла желать лучшего, во многом из-за равнодушия самого духовенства и бюрократизма государства. Синодальным миссионерам или «светским фрачникам», как их называли в церковных кругах, не доверяли, и, более того, их боялись, поскольку те любили для поддержки и защиты православия опираться на гражданскую власть, а светские люди относились к ним явно отрицательно. Именно миссионеры подогревали отрицательное отношение духовенства к вероисповедной политике правительства и к внесенным правительством в Государственную думу законопроектам о свободе вероисповедания. Благодаря дипломатичности обер-прокурора Синода П.П. Извольского и нажиму киевского генерал-губернатора Сухомлинова удалось избежать политических дискуссий и удержать съезд в рамках обсуждения чисто церковных вопросов: о мерах духовной борьбы с пропагандой инославия, сектантства и религиозного вольнодумства.

На торжества, посвященные перенесению мощей преподобной Ефросиньи княгини Полоцкой из Киева в Полоцк, епископ Евлогий поехал с намерением противопоставить почитание этой святой католическому культу униатского епископа Иосафата Кунцевича.

Отстаивать законопроект о выделении Холмщины в особую губернию, долго лежавший в Министерстве внутренних дел, епископу Евлогию приходилось в думской комиссии законодательных предположений. Здесь он столкнулся как с резким противодействием депутатов-поляков, называвших его законопроект «четвертым разделом Польши», так и непониманием русской интеллигенции, увидевшей в нем черносотенного «зубра» и обидчика поляков. Свою позицию Евлогий в этом споре оценивал так: «Давайте Польше самоуправление, но не обрекайте на денационализацию клочок исконной русской земли». Борьба развернулась упорная и длительная. Евлогий оказался между нескольких огней: законопроекту сопротивлялись депутаты-поляки; октябристы, руководимые А.И. Гучковым, держали его сторонников «на узде» (выражение о. Евлогия), обещая поддержать, но требуя за это их поддержки при голосовании других вопросов; монархисты, равнодушные к Холмской проблеме и недовольные симпатиями Евлогия к националистам, проявляли сословный эгоизм по принципу «Польский пан нам ближе, чем русский крестьянин».

Тогда Евлогий решил сделать свою идею популярной в обществе и вынес ее за пределы Думы: он начал выступать с докладами об исторических судьбах Холмщины, ее стремлении к национальному освобождению в клубе октябристов, на общественных собраниях, в великосветских салонах Петербурга, в Епархиальном доме в Москве, на собраниях в Варшаве, а также приглашал думцев на Холмщину. Эти усилия достигли цели: о Холмщине заговорили в прессе и в общественных кругах. Борьба по Холмскому законопроекту в комиссии продолжалась три года: с 1908 по 1911 гг. Его то ставили, то снимали с повестки дня пленарного заседания Думы. В общей сложности борьба велась уже пять лет. Евлогий пошел на прием к П.А. Столыпину, который, поддержав проект, обещал взять его судьбу в свои руки осенью 1911 г., но 5 сентября он был убит. Новый председатель Совета министров В.Н. Коковцов к Холмским проблеме отнесся безучастно. Наконец 26 апреля 1912 г. проект был поставлен на голосование в Думе и получил одобрение большинства депутатов, а в конце мая после острых дебатов одобрен Государственной думой, а 23 июня, в день Владимирской иконы Божьей Матери, утвержден императором Николаем II. В ходе этой борьбы Евлогий был возведен в сан архиепископа Холмского.

8 сентября 1913 г. состоялось торжественное «открытие» Холмской губернии. В ознаменование этого события в Холме был построен православный храм в честь Владимирской иконы Божьей Матери. (После прихода к власти большевиков и заключения Брестского мира Холмщина была отторгнута от России и присоединена к Польше, а храм был взорван). Весной 1914 г. Евлогий был назначен архиепископом Волынским.

Первую мировую войну он встретил в Житомире и вскоре, по инициативе Николая II, был назначен управляющим делами Русской православной церкви на оккупированных территориях. Назначение это (по некоторым сведениям, вместо архиепископа Антония, являвшегося экзархом Вселенского патриарха по делам Галиции) озадачило Евлогия: «Стало жутко… Как в условиях войны церковными делами управлять? Все было до того неясно, до того неизвестно, что было трудно вообразить, как с такой задачей можно справиться. Я был как в тумане…» (С. 233). Ситуация осложнялась тем, что и в церковных кругах, и среди высшего военного командования не все поддерживали идею создания подобного управления. Такую позицию, в частности, занимал верховный главнокомандующий вел. кн. Николай Николаевич.

Евлогий, по его словам, оказался «между двух огней». В Галиции имели большое влияние две силы: 1) русская администрация во главе с генерал-губернатором графом Георгием Бобринским, не оказывавшая поддержки православному движению на занятой территории, и 2) «Русская партия», возглавляемая графом Владимиром Бобринским, родственником генерал-губернатора, бывшим депутатом Государственной думы и ревностным патриотом-монархистом, и Д.Н. Чихачевым, и подкрепляемая галицко-русскими патриотами («москвофилами»), стоящими за энергичные действия в этом деле. С первыми Евлогий обязан был согласовывать все свои действия, которые нередко подвергались их критике, а ко вторым тяготел по своим убеждениям.

Активная деятельность Евлогия во Львове дала свои результаты: количество православных приходов увеличилось до сотни.

Другой его задачей была забота о сиротах, беспризорных и брошенных детях. Он разослал во все приходы инструкцию с предложением подбирать детей и направлять их к нему во Львов. Договорившись о финансовой помощи с Татьянинским комитетом, Евлогий быстро открыл в городе два приюта для 100 детей (один - для мальчиков, второй - для девочек). После оставления русскими войсками Перемышля детей эвакуировали в Киев, а затем - в Бердянск. (Приюты пережили в Бердянске потрясения Февральских дней. После этого наступил развал. Пришедшие к власти большевики занялись приютами, одели и обули детей. После ухода большевиков из города вновь начались трудности, и дети стали уходить из приютов. Одного своего воспитанника Евлогию довелось потом встретить в декабре 1918 г. у петлюровцев, находясь у них под арестом).

Летом 1916 г. Церковное управление оккупированными территориями было реорганизовано, и архиепископ Евлогий был освобожден от должности управляющего.

Известие об отречении Николая II Евлогий встретил растерянно, с душевной тяжестью, хотя и без излишней драматизации. Сразу же в житомирских газетах началась травля: его называли «черносотенцем», «старорежимником» и т.д. В те дни по всей России покатилась волна «низвержения епископов». Синод буквально забрасывали петициями с мест с требованием выборного епископата. Аналогичные требования направил и исполком Житомирского горсовета относительно Евлогия. На Волыни, как и во многих епархиях, началось брожение среди низших церковнослужителей. Их стали насмешливо называть «социал-диаконами» и «социал-псаломщиками». По их требованию был созван епархиальный съезд, который в конечном итоге обратился к Синоду и Временному правительству с просьбой оставить Евлогия на Волыни.

Февральские события сильно повлияли на церковную жизнь. Епархиальные съезды в России поднимали вопросы о модернизации богослужения, об ослаблении церковной дисциплины.

Был поднят и вопрос о судьбе Всероссийского церковного собора. Впервые об этом, как и о введении патриаршества, заговорили еще в период революции 1905 - 1907 гг.; тогда же было создано Предсоборное присутствие, подготовившее четыре тома материалов по вопросам церковного устройства, но распущенное по инициативе Победоносцева. Весной 1917 г. Предсоборное присутствие возобновило работу. В его состав вошли все члены Синода, выдающиеся профессора Духовных академий и университетов, специалисты в области богословских наук и канонического права и 7 выборных архиереев. В числе последних в состав Предсоборного присутствия вошел и архиепископ Волынский Евлогий. Большинство его членов поддерживали позицию либеральных профессоров о синодальном, коллегиальном управлении (те усматривали в патриаршестве принцип единодержавия, не отвечающий требованиям исторического момента). И идея патриаршества была провалена.

15 августа 1917 г. в Успенском соборе московского Кремля торжественно открылся Всероссийский церковный собор. 16 августа его работа началась в храме Христа Спасителя. Собственно деловая часть заседаний проходила в Епархиальном доме. В работе первой сессии (с 15 августа 1917 г. до Рождественских праздников; весь Собор работал до 7 сентября 1918 г.) участвовал Евлогий, возглавивший отдел «Богослужение, проповедничество и церковное искусство». Конкретным направлением работы Евлогия была выработка богослужебного устава, однако это не получило одобрения председателя президиума Собора митрополита Московского Тихона.

В центре внимания Церковного собора был вопрос о высшем церковном управлении и, в частности, о патриаршестве. Большинство его членов, вопреки острой и непримиримой позиции либералов-профессоров, склонялись к возрождению патриаршества в России. Острые дебаты закончились 26 октября, когда было решено вынести вопрос на голосование. 5 ноября в храме Христа Спасителя состоялось избрание патриарха посредством жребия (из трех кандидатов, выдвинутых 30 - 31 октября в результате предварительного голосования списка из 25 кандидатур). Жребий, выпавший митрополиту Московскому Тихону, вынул из ларца, установленного на аналое храма перед иконой Владимирской Божьей Матери (вынесенной для этой церемонии из Кремля с разрешения большевиков, которое было получено с большим трудом) глубокий старец, затворник Зосимовой пустыни иеросхимонах Алексий (ранее он был священником Успенского собора Кремля).

В Москве жизнь Евлогия окрасила трагическая атмосфера октябрьских событий. Накануне избрания патриарха, он совершил службу в Ново-Иерусалимском Воскресенском монастыре под Москвой, на которой присутствовали все члены Церковного собора. А 13 ноября он отпевал в храме Вознесения в Москве погибших в октябрьские дни юнкеров, защищавших власть Временного правительства (представители большевистской власти хоронили своих защитников в этот же день без отпевания в красных гробах на Красной площади). В своем надгробном слове архиепископ Евлогий отметил злую иронию судьбы: молодежь, стремившаяся к политической свободе, горячо и жертвенно боровшаяся за нее, готовая даже к актам террора, первая пала жертвой своей осуществившейся мечты…

Церковный собор принял решение об организации Патриаршего управления. Для чисто церковных дел был создан патриарший Священный Синод, для решения церковно-административных задач - Высший церковный совет. В числе 6 выбранных Собором иерархов епископ Евлогий вошел в состав Синода.

После завершения работы 1-ой сессии Собора Евлогий отправился на Украину, где попытался противостоять украинским автокефалистам, стремившимся к независимости от Москвы.

Когда Киев заняли войска Петлюры, архиепископ Евлогий вместе с митрополитом Киевским Антонием (Храповицким) был арестован и депортирован в униатский базилианский монастырь, куда затем были переправлены и другие арестованные архиереи.

Весной 1919 г. изменилось политическое положение на Украине. Началась борьба украинцев с поляками, Украина разделилась на Восточную (Киевскую) и Западную (Галицкую), функционировали два правительства под верховной властью Петлюры. Не успев освободиться, Евлогий и митрополит Антоний были вновь арестованы уже польской властью, отправлены во Львов и некоторое время жили в резиденции известного униатского деятеля митрополита Андрея Шептицкого, который в свое время побывал в русском плену и был освобожден Временным правительством. Шептицкий приложил немало усилий для освобождения православных узников. Он помог составить и передать французскому премьер-министру Ж. Клемансо прошение об освобождении. Получив свободу, они через Буковину и Константинополь в августе 1919 г. были переправлены в Екатеринодар к генералу Деникину.

В общей сложности в плену Евлогий провел более 9 месяцев. Испытания и тяготы плена сильно повлияли на него нравственно, высветив бренность и зыбкость самого человеческого существования и земных ценностей, в первую очередь - политических увлечений и политической борьбы, в том числе и его прежней думской деятельности. Но позже он пришел к заключению: «Теперь, оглядываясь назад, вижу, что плен был благодеянием, Великой божьей милостью. Господь изъял меня из России в недосягаемость. Я был в России фигурой заметной, колющей глаз, и был бы, несомненно, одной из первых жертв террора. Плен сохранил мне жизнь» (С. 316).

Пребывание на юге России было недолгим. Он установил связь с Высшим церковным управлением в Новочеркасске, являвшемся церковно-административным центром юга России, участвовал в его заседаниях, производил ревизию Кубанской епархии. Но перелом на фронте, отступление белых войск и угроза прихода большевиков привели Евлогия к решению эмигрировать в какую-либо православную страну.

Решив отправиться в Грецию, он отплыл из Новороссийска на старом грузовом корабле «Иртыш», направлявшемся в Константинополь вместе с русскими беженцами.

Вскоре он переехал в Белград, где был радушно встречен сербскими священнослужителями и принят королем Александром. Здесь он пытался заняться общественной деятельностью в эмигрантской среде, но столкнулся с хаосом, неорганизованностью, бездеятельностью, словесными потасовками.

И тогда он решает обосноваться в Карловцах, в монастыре Гергетек.

В составе сербской делегации в июле 1920 г. Евлогий приехал в Женеву для участия в работе Всемирной конференции представителей христианских церквей, стремившейся к сближению всех христианских исповеданий. Так началась экуменическая деятельность Евлогия. Слова для доклада о положении церкви в России на конференции Евлогию удалось добиться с трудом. Он предложил резолюцию, в которой выражалось сочувствие Русской православной церкви и порицание Советской власти за гонение на нее. Вторая часть резолюции принята не была. «Чудовищно, непонятно, - но европейцы правды не воспринимали… «Политика» в резолюции конференции якобы неуместна… Мне было горько», - подвел он неутешительный итог (С. 388).

Подробное сообщение о Женевской конференции Евлогий направил митрополиту Антонию, возглавлявшему Высшее церковное управление, которое в этот момент уже было эвакуировано в Константинополь. В послании он подал мысль о необходимости организовать оторванную от России Русскую православную церковь.

В октябре - ноябре 1920 г. Высшее церковное управление назначило Евлогия управляющим всеми западноевропейскими русскими церквами, включая церкви в Софии и Бухаресте, на правах епархиального архиерея. Патриарх Тихон своим указом подтвердил это назначение, тем самым закрепив его каноническое положение. Евлогий заручился согласием сербского патриарха о переезде Высшего церковного управления во главе с митрополитом Антонием в Сербию, а сам занялся организацией церковной жизни во вверенных ему приходах. Недолгое время он также преподавал Закон Божий в русском Донском женском институте В.Ф. Викгорст, эвакуированном из России в Сербию и размещенном в Белой Церкви. 

В начале весны 1921 г. к Евлогию прибыл из Берлина представитель Высшего монархического совета Н.Д. Тальберг и предложил ему приехать в Германию, пообещав помощь в устройстве и вручив 10 000 марок на организацию управления.

В апреле 1921 г. Евлогий приехал в Берлин, где его встретили представители русской эмиграции, в том числе - председатель Высшего монархического совета князь Ширинский-Шихматов.

В первую очередь Евлогий приступил к организации Епархиального управления, включив первоначально в его состав 5 человек. Жизнь и деятельность его в Берлине проходила, по его собственному определению, «в монархической орбите», поскольку в тот период особую общественную активность проявляли эмигранты-монархисты: шла энергичная подготовка к монархическому съезду в Рейхенгалле, маленьком курортном городе в Баварии. Съезд открылся в мае 1921 г.

Приглашенный на съезд, о. Евлогий отслужил торжественный молебен перед его открытием, организовал работу церковной комиссии съезда. Высший монархический совет избрал своим почетным председателем митрополита Антония, а Евлогия - его заместителем. Но эта деятельность не приносила ему удовлетворения, ибо все рассуждения о положении Русской православной церкви и возрождении России сбивались на старый лад: «…Доходило до крайних утверждений - …что постановления Верховного Церковного Собора не имеют силы, потому что не подтверждены императором», да и в целом был заметен прежний бюрократический уклон к подчинению церкви государству (С. 352 - 353).

Он много ездил, освящая церкви и инспектируя православные приходы, завязывал активную переписку с русскими эмигрантами и зарубежными деятелями. Весной 1921 г. он получил письмо от герцога Максимилиана Баденского, профессора Фрайбургского университета, богослова, разрабатывавшего в своих трудах проблему соединения церквей. Последний выражал горячее сочувствие русскому народу в связи с жестоким голодом 1921 г. и высылал деньги с просьбой переправить их на имя патриарха или закупить продовольствие для России. О. Евлогий закупил вагон пшеницы и отправил ее при помощи Немецкого Красного Креста в распоряжение патриарха Тихона. Патриарх был вскоре арестован, но впоследствии пришли известия, что пшеницу получили крестьяне Саратовской губернии.

Постепенно сфера архиерейской деятельности о. Евлогия расширилась: весной - летом 1921 г. он посещает лагеря русских беженцев в Германии (Вюнсдорф, Кведлинбург, Целле), где в тяжелых условиях жили бойцы расформированных частей армии генерала Бермонт-Авалова, отступившей из Прибалтики, и других добровольческих отрядов, действовавших в Латвии, а также - их родственники, сестры милосердия и т.д. Везде были бедные и убогие церковки, часто с бумажными иконками и колоколами из кусочков рельс. И присутствие столь высокого духовного лица, особенно на Пасхальной неделе, имело для эмигрантов огромное моральное значение.

Затем Евлогий посещает православные приходы в Париже, Лондоне, Ницце, Каннах, Ментоне, Висбадене. Всюду он обнаружил почти полное расстройство церковной жизни. Это было порождено многими причинами. Во многих приходах существовали межличностные проблемы и трения. Некоторые священнослужители, долго жившие за границей, не понимали, что произошло в России, что испытали там люди, хлынувшие за границу, поэтому не могли понять и психологию эмигрантской массы, продолжали придерживаться великосветского тона, проявляли надменность. По определению Евлогия это были «два мира, две психологии». Такова, в частности, была ситуация в Лондонском православном приходе, которая оставила у Евлогия впечатление тяжелого кризиса.

Кроме того, жизнь новой России врывалась во все сферы эмигрантского бытия очень бурно и беспорядочно. Проблемы увеличились, когда миряне начали участвовать в управлении церковными делами в соответствии с решением Московского церковного собора 1917 - 1918 гг. и вошли в приходские советы. Отцу Евлогию стало ясно, что «Московский Церковный Собор идеализировал наш церковный народ, верил, что он проникнут церковным духом, а реальность была иная: не подготовленные всем своим прошлым к церковной жизни, наши прихожане приносили на собрания свои низменные житейские инстинкты, превращая их в какой-то “базар”». Тем более это стало очевидным среди эмигрантов - с их больной психологией.

В Ницце и Каннах он ощутил явные реставрационные настроения у духовенства, тяготевшего к монархическим группировкам, поддерживавшим разных претендентов на престол – вел. кн. Кирилла Владимировича и Николая Николаевича. При этом некоторые священники рассматривали приходы как свои вотчины. Например, в Североамериканской епархии существовала такая путаница в финансовых делах, что были заложены русские православные церкви, включая собор в Нью-Йорке, и к моменту наступления сроков платежей по закладным платить оказалось нечем. Ситуацию в конечном итоге спас бывший, назначенный еще Временным правительством, посол Б.А. Бахметьев, дав деньги на выкуп церквей (С. 361 - 362).

В то же время о. Евлогий увидел, что очень многие скорбные, озлобленные, измученные люди тянулись к храму как к единственному просвету в тяготах эмигрантской жизни. «С осени хочу открыть русскую школу, чего очень хотят не только единоверцы, но и раскольники, и нужны буквари и книги для чтения. Есть хорошие заграничные издания и я имею каталоги… Или, может быть, русские издательства согласились продать книги на льготных условиях и в рассрочку? Если можете, то замолвите, Владыко Святый, за нас словечко» (ГА РФ. Ф. 5919. Оп. 1. Д. 69. Л. 2). Подобные просьбы были нередки по различным вопросам. «В первые годы религиозное усердие эмиграции было трогательное, - отмечал Евлогий. - Несмотря на горечь и ужас жизни, веяло религиозной войной, не было в людях той безнадежности, того уныния, которые овладели душами впоследствии» (Митрополит Евлогий (Георгиевский). Путь моей жизни. С. 375 - 378).

Поздней осенью 1921 г. он принял участие в работе Всезаграничного церковного собора в Карловцах. Собор, проходивший с явной монархической окраской, принял обращение к эмигрантской общественности, ко всем правительствам держав и к Генуэзской конференции о борьбе за восстановление царствования дома Романовых. Несмотря на свои монархические в прошлом воззрения, архиепископ Евлогий счел недопустимым для Церковного собора занятие политическими делами. Кроме того, он предвидел роковые последствия подобных заявлений для судьбы Русской православной церкви и патриарха в России. Он отказался голосовать и вместе с 34 делегатами Собора подал мотивированное заявление с особым мнением по этим вопросам.

Вскоре патриарх Тихон своим указом охарактеризовал эти акты Всезаграничного Церковного собора как не выражающие официальную позицию Русской православной церкви и не имеющие, как чисто политические, церковно-канонического значения.

В январе 1922 г. патриарх возвел архиепископа Евлогия в сан митрополита, а потом, упразднив заграничное Высшее церковное управление, передал в его ведение все заграничные русские православные приходы.

В этой ситуации Евлогий проявил излишнюю мягкость (сам он считал это своей «великой ошибкой», «большим грехом», виной, в которых «заключалась главная причина не только моих личных бед, но и источник всех дальнейших настроений в жизни зарубежной Церкви»). В Карловцах сформировалась устойчивая оппозиция указу патриарха о непризнании политических решений Собора, а митрополит Евлогий не смог сразу жестко проявить власть, заявить о своем непризнании силы карловацких указов Собора и провести волю патриарха. Здесь сказалось братское отношение к архиереям, заброшенным в эмиграцию, особенно - к митрополиту Антонию, многолетняя, часто сердечная дружба со многими из них.

Вместе с тем, испытывая давление со стороны монархических кругов эмиграции, он нашел в себе силы отказать им в просьбе молебна с благословением на царствование вел. кн. Кирилла Владимировича.

В конце 1922 г. митрополит Евлогий перевел Епархиальное управление в Париж, сформировал Епархиальный Совет (получив материальную поддержку от русских дипломатических представителей В.А. Маклакова и М.Н. Гирса) и переехал туда сам.

Прежде всего он обратил свое внимание на уже существующие храмы в европейских странах, входящих в его епархию: налаживал там церковную жизнь и управление приходами и церквами. Некоторые церкви были просто потеряны из-за недостатка денег для оплаты аренды (так было с посольской церковью в Лондоне, а между тем лондонский приход был в 1920 - 1930 гг. центром экуменического движения, и здесь концентрировались нити сближения с Англиканской церковью - существенным источником материальной помощи Русской православной церкви), или отобраны большевиками (например, в Софии), а в Копенгагене в конце 1920-х гг. шел длительный судебный процесс с властями Советской России, которые после установления дипломатических отношений с Данией пытались овладеть существовавшей там православной церковью). Поэтому не меньше сил и энергии митрополит Евлогий отдавал созданию новых храмов и приходов. Среди них: Сергиевское подворье в Париже, храм Успения Божьей Матери в Сент-Женевьев-де-Буа (заложен в апреле 1938 г., освящен в октябре 1939 г.; план, построение и роспись храма осуществил безвозмездно художник и архитектор Альберт Бенуа; это был последний храм, который освятил митрополит Евлогий.), и множество храмов в крупных и мелких городах Европы и других континентов. Так, в 1932 г. Евлогий освятил православный храм в Рабате (Марокко). В эмиграции воскресла также древняя традиция малых церквей.

В начале 1920-х гг. Евлогий стал инициатором создания Богословского института в Париже. Долгое время это была единственная русская богословская школа за границей. О. Евлогий придавал ей чрезвычайно большое значение, поскольку в советской России богословское образование молодежи было прекращено, а Богословский институт хоть в какой-то мере мог заполнить образовавшуюся пустоту. Кроме того, факт, что Париж был центром западноевропейской христианской культуры, мог определить экуменическую линию Института в постановке некоторых теоретических проблем и в религиозно-практической работе, дабы, как выразился сам Евлогий, «православие не лежало больше под спудом, а постепенно делалось достоянием христианских народов» (С. 410). Митрополит привлек в Институт таких крупных ученых и богословов, как А.В. Карташев (бывший доцент Петербургской Духовной академии по кафедре русской церковной истории, вынужденный ее покинуть по причине либеральных убеждений), о. Сергей Булгаков (занял в Институте кафедру догматического богословия), Г.В. Флоровский, Г.П. Федотов, Б.П. Вышеславцев, В.Н. Ильин и др. Так митрополит Евлогий вошел в историю Российского зарубежья как «собиратель» либерального направления в русской религиозной философии: под его юрисдикцией находились почти все деятели так называемого «русского религиозного возрождения».

Евлогий начал создавать за границей прицерковные женские объединения - сестричества - по аналогии с теми, которые появились при церковных приходах в России после Московского церковного собора. Первое сестричество при его содействии возникло в Берлине (во главе с Е.Н. Безак), затем в Париже (во главе с В.В. Неклюдовой) и т.д. Сестричества не только заботились о чистоте и порядке в храмах, но развили большую благотворительную и просветительскую деятельность: посещали лагеря военнопленных, больницы, где лежали одинокие русские эмигранты, хоронили безродных, создавали четверговые и воскресные школы при церковных приходах, организовывали летние детские лагеря и приюты.

Большое внимание митрополит Евлогий уделял такой творческой, по его мнению, и высокой работе, как христианизация молодежи и через ее посредничество - и всего русского эмигрантского общества. Он был тесно связан с Русским студенческим христианским движением (РСХД). Евлогий так понимал задачу Движения: «Для молодежи, если она от Церкви отстает далеко, сразу войти в нее трудно, надо сначала дать ей постоять на дворе, как некогда стояли оглашенные, и потом уже постепенно и осторожно вводить ее в религиозную стихию Церкви, иначе можно молодые души спугнуть, и они разлетятся в разные стороны: в теософию, антропософию и другие лжеучения» (С. 490). Он участвовал в его съездах, оказывал организационную и идейную поддержку, особенно в связи с нападками на РСХД и обвинениями в масонстве из-за прочных контактов со Всемирным христианским союзом молодых людей (YМСА). По инициативе о. Евлогия Движение устроило свою церковь на бульваре Монпарнас в Париже, и туда был назначен священник.

Религиозно-нравственное воздействие Евлогия на эмигрантскую молодежь было довольно сильным как внутри РСХД, так и за его пределами, особенно во Франции. Он с сожалением наблюдал внутренние споры в движении, распад и постепенный его упадок к концу 1930-х гг. Одной из причин этого он считал вмешательство политических разногласий и обвинял в этом Н.А. Бердяева, который, по его мнению, стал заострять политические вопросы, проводить четкую социалистическую линию и склонять молодежь к принятию левых политических лозунгов. Он считал, что однообразная повседневность трудной эмигрантской жизни постепенно сводит на нет религиозное воодушевление первых лет эмиграции. Нужна была «практика веры», исповедование ее в эмигрантской повседневности, а для этого в кризисные 1930-е гг. зачастую переставало хватать сил и «ревности» у многих представителей зрелого поколения эмиграции, не говоря уже о молодых людях. Тем не менее и в 1930-е гг. митрополит Евлогий тесно контактировал с выделившейся из РСХД организацией «Православное дело» Матери Марии (Е.Ю. Скобцовой), лично участвовал в конкретной социальной работе.

Предметом серьезной заботы митрополита Евлогия была организация монашества в эмиграции. Он полагал, что эмиграция - это благодатная почва для монашества, поскольку люди, потерпевшие жизненное крушение, под влиянием утрат, разбитых планов обретают другую психологию - оторванности от жизни, а поэтому склонны к отрешению от мирских привязанностей. Однако в силу ряда причин аскетическое монашество, то есть монашество в чистом виде, в эмиграции не возникло. Тогда Евлогий решил развивать монашество в иной форме – «монашество в миру», осуществлявшее «социальное христианство, миссионерское по своей цели, поставившее своей целью христианизацию мирской жизни». (Эта форма служения уже давно освоена католиками). Монахини и монахи обслуживали больницы, богадельни, работали в школах, тюрьмах, организовывали общежития, детские колонии. Мать Мария и Мать Евдокия работали в организации «Православное дело», мать Анастасия управляла «Домом отдыха» для выздоравливающих туберкулезных больных в Нуази ле Гран, мать Мелания и мать Дорофея заведовали приютом для пожилых женщин в Розэй ан Бри. Существовали и тайные монахини, которые, приняв постриг, оставались в своих семьях и продолжали трудиться. О. Евлогия даже упрекали, что у него в епархии имелись «бродячие монахини».

Самым ярким, и, по существу, единственным, миссионером стал о. Андроник (Элпидинский), бывший настоятель церкви в Бельфоре (Эльзас), который затем осуществлял свою миссионерскую деятельность в Индии, в районах индусского христианства.

Однако попытки митрополита Евлогия создать православные монастыри в Западной Европе не увенчались успехом.

Евлогий стал крупнейшим религиозным деятелем, приобретшим известность своей активной экуменической деятельностью. До эмиграции вопросы взаимодействия и единения церквей не стояли в религиозной жизни столь остро. «Русская Церковь чувствовала себя самодовлеющей и слабо откликалась на попытки сближения с нами инославных», - так он оценивал Русскую православную церковь до революции. В полемической литературе основное внимание было направлено на позиции расхождения, а не на сюжеты, объединяющие православие с другими христианскими вероисповеданиями. Само географическое положение Русской православной церкви в Зарубежье, вкрапленность среди других вероисповеданий заставили православных русских соприкоснуться с инославными. Это способствовало преодолению косности и обособленности (С. 523).

Самыми сложными были и остались отношения с католиками. Личные отношения Евлогия с католическими деятелями также были трудными. Митрополит понимал, что его деятельность в западных русских епархиях до революции и политическая линия, которой он придерживался в Государственной думе, закрепили за ним репутацию яростного противника католичества. На страницах печати по этому поводу неоднократно появлялись нападки на него. На них отвечал и он, и Д.С. Мережковский, и другие видные деятели-эмигранты. Тем не менее с определенного времени имя митрополита Евлогия в парижских католических кругах стало одиозным. Поэтому дальше отдельных знакомств и эпизодических встреч дело не пошло. Сказывался также и сам характер католичества, всецело проникнутый духом пропаганды и стремлением подчинить себе инакомыслящих.

В то же время были налажены регулярные и добрые отношения с протестантами. Первая встреча Евлогия с протестантским миром состоялась на Женевской конференции Христианских вероисповеданий. Затем он участвовал в юбилейных торжествах по поводу 1600-летия Первого Никейского Вселенского собора 325 г. (Лондон, 1925 г.), на конференциях в Стокгольме (1925 г.) и Лозанне (1927 г.), а также - в Ламбетской (1930 г.) и Эдинбургской (1937 г.) конференциях. В Эдинбурге был одобрен план создания Вселенского Совета Христианских Церквей и создан Учредительный комитет для разработки его устава. В мае 1938 г. о. Евлогий принял участие в конференции в Утрехте (Голландия), которая одобрила проект мировой экуменической «конституции» и определила главное направление экуменического движения: обсуждение чисто религиозно-церковных вопросов и осуществление практического, социального христианства.

Митрополиту Евлогию и его сторонникам удалось наладить и укрепить отношения с Англиканской церковью, с лютеранами и кальвинистами.

Основой же всей практической деятельности Евлогия до конца жизни была организация управления Западноевропейской епархией. Это дело было сопряжено со многими проблемами политического характера, что проявилось в начале в Рейхенгалле на монархическом съезде, а затем с новой силой на Церковном съезде в Карловцах. «По-видимому, уже в Рейхенгалле монархисты меня «своим» не признавали, потому что решение использовать Церковный Съезд для проведения конспиративной монархической программы они приняли без меня, когда я уехал из Рейхенгалля…» (С. 553).

В 1922 г. при участии Евлогия обсуждался и был принят новый план создания управления Русской православной церкви за границей (РПЦЗ). Основные полномочия по управлению зарубежной церковью передавались теперь Собору и архиерейскому Синоду РПЦЗ. Евлогий подготовил свой вариант плана, по которому намечалось существование 4-х автономных церковно-административных округов, в том числе Западноевропейского. Однако съезд, а затем архиерейский Собор утвердили другие принципы. Западноевропейский округ был предоставлен все-таки Евлогию при условии назначения епископов в Италию и Германию. Этот шаг стал началом борьбы против митрополита Евлогия и постепенного урезания его прав и полномочий.

В 1924 г. митрополит Евлогий заявил, что признает за Собором лишь «моральное», а не судебно-административное право в отношении себя. Он продолжал открыто отстаивать основное направление своей церковно-административной линии: аполитичность и верность указам Святейшего российского патриарха в противовес упорной тенденции Карловацкого Архиерейского собора считать себя единственным православным органом Русской церкви на том основании, что в России церковь гонима и находится в упадке, а потому церковные указы из России не могут иметь значения для эмиграции.

С 1924 г. отношения между Евлогием и Карловацкими архиереями все более осложнялись, конфликт углублялся, и в 1926 г. последовал разрыв. Митрополит Евлогий заявил, что не признает Карловацкое учреждение, упразднение патриархом Тихоном, законной канонической властью над своей епархией. Борьба перешла в фазу открытых выступлений. В нее стали вовлекаться миряне.

Началась травля Евлогия в газетах и листовках, на которые он практически не отвечал. В начале 1927 г. Карловацкий Синод решил отстранить его от священнослужения в его епархии. Евлогий обнародовал свое «Обращение к духовенству и приходам», где обосновывал незаконность этого решения и свое неприятие его. Так в повседневную церковно-бытовую жизнь эмиграции входило разделение на «карловчан» и «евлогиан». Евлогий апеллировал также к Вселенскому патриарху Василию III, который, в свою очередь, также охарактеризовал действия «карловчан» как незаконные и не имеющие церковной силы. К Вселенскому патриарху присоединились Александрийский патриарх, глава Элладской церкви, архиепископы Литовский, Латвийский и Финляндский.

Летом 1927 г. Евлогий созвал первый Епархиальный съезд, который полностью поддержал его действия.

Эти события были восприняты многими как раскол РПЦЗ.

Параллельно возник тягостный конфликт с Московской патриархией.

В 1927 г. Евлогий и его духовенство приняли требования митрополита Сергия (Старгородского), заместителя местоблюстителя патриаршего престола, подписать обязательства о «лояльности» по отношению к советскому правительству, оговорив, что они понимают под этим аполитичность эмигрантской церкви, а быть лояльными к советской власти они не могут, поскольку не являются гражданами СССР, и поэтому политические требования с канонической точки зрения для них необязательны. Евлогий писал Сергию: «…Если, паче чаяния, Вы не признаете этого… заявления достаточным и будете вынуждены исключить меня и вверенное мне духовенство из состава клира Русской Церкви, то, что же делать, мы с покорностью примем это новое тягчайшее испытание, и тогда благословите нас, согласно уже ранее выраженному Вами указанию, на временное самостоятельное (автономное) существование в странах инославных и на подчинение поместным православным церквам в странах православных. В связи с вышеизложенным… я имею ввиду созвать Заграничное Церковное Собрание для определения дальнейшей организации Русской Православной Церкви за рубежом» (ГА РФ. Ф. 5919. Оп. 1. Д. 1. Л. 37 – 38).

Этот шаг Евлогия вызвал резкие нападки на него со стороны значительной части эмиграции, включая ее самых известных деятелей (например, Врангеля). «Владыка, умоляем Вас не подписывать присланного Вам Митрополитом Сергием обязательства подчиняться Советской власти», – писали ему З. Гиппиус и Д. Мережковский (ГА РФ. Ф. 5919. Оп. 1. Д. 81. Л. 1). О том же писали ему рядовые прихожане. «С глубокой горестью прочитав указ Митрополита Сергия, я и большинство прихода церкви Святого Николая в Брюсселе хотим выразить Вам нашу твердую уверенность, что Вы не подчинитесь требованиям этого указа и не войдете в сношения с Советской властью – разрушительницей Православной Церкви. В случае Вашего подчинения, мы за Вами следовать не сможем, и всякая уступка большевикам для нас не приемлема», – писала, например, Н. Виттук–Медем, прихожанка из Брюсселя. «Обращение Сергия должно быть отвергнуто с резким порицанием. Имейте в виду, что послабления Ваши, из боязни отделения Зарубежья от московского патриархата, поведут к отпадению от православия миллионов русских людей. Ведь это – колоссальный шаг большевиков перед русским народом в самой России, где русский народ не сегодня – завтра их раздавит ногой, а также перед всеми государствами всего мира», – пишет мирянин Гавриил Кошелев (ГА РФ. Ф. 5919. Оп. 1. Д. 72. Л. 2). С другой стороны, к Евлогию потянулись многие левые деятели и либерально мыслящие ученые.

Связь с Москвой установилась слабая и непрочная, велась тягостная и безрезультатная полемика с митрополитом Сергием. Каждое неосторожное слово Евлогия подвергалось критике со стороны Москвы. Своей пастве Евлогий прямо заявил, что он сам не пойдет и свою паству не поведет «по путям, имеющим хоть какое-либо соприкосновение с советской властью».

Новая волна возмущения поднялась в эмиграции, когда в 1930 г. митрополит Сергий заявил иностранным журналистам, что в СССР гонений на церковь нет. В этой ситуации митрополит Евлогий принял участие в молениях о страждущей Русской церкви, проведенных по инициативе митрополита Кентерберийского в Лондоне. Сергий обвинил Евлогия в том, что он призывает к протесту против СССР, ультимативно потребовал от него осудить свою поездку в Лондон и уволил его от управления Русской церковью в Западной Европе.

В итоге митрополит Евлогий оказался равно запрещенным и «карловчанами», и Москвой. Он обратился за помощью в Константинополь и перешел под юрисдикцию Вселенского патриарха.

В 1934 г. произошло личное примирение Евлогия с митрополитом Антонием, крупнейшей фигурой среди «карловчан». Однако, несмотря на попытки, объединения «карловчан» и «евлогиан» до Второй мировой войны так и не получилось.

Все, что происходило в 1920 - 1930 гг. в РПЦЗ, митрополит Евлогий называл «Церковной смутой». Нацистская власть в Германии во второй половине 1930-х гг. открыто способствовала легализации и усилению приходов и священников карловацкой юрисдикции (аналогичные действия она предпринимала и на оккупированных территориях в годы Второй мировой войны).

В 1938 г. эмиграция широко отметила 35-летие архипастырского служения митрополита Евлогия. Состоялись торжественные богослужения в Александро-Невском храме в Париже. Вселенский патриарх поздравил его торжественной грамотой и наградил высочайшей привилегией: во время богослужения ему разрешалось носить панагии (этого удостоены были только патриарх и митрополит Киевский).

Начало Второй мировой войны сильно повлияло на о. Евлогия. 1939 г. прошел под знаком обострения болезни. Он ощущал слабость и беспомощность старости, однако из оккупированного Парижа не уехал - и сам остался, и священникам дал указание: «…Приходов не покидать и прихожан, которым деваться некуда… За мной приезжал граф Коковцов, увезти меня хотел, но как паству покидать?»

В своих проповедях он говорил на общехристианские темы веры и благочестия, но был сумрачен и озабочен. Его крайне волновал и возмущал геноцид евреев. В начале германские власти не трогали его, но потом он стал жаловаться, что его «осаждают какие-то немцы» и, называясь докторами наук, расспрашивают о гонениях на церковь в России, выясняют статистику, имена, подробности. У современников создавалось впечатление, что за ним следило гестапо.

Великую Отечественную войну он переживал как «всенародный подвиг спасения Родины». В дни первых побед Советской армии в эмигрантской среде стали нарастать патриотические настроения. Начали забываться и изменяться прежние оценки. Патриотические чувства усиливались и в душе Евлогия. Находясь длительное время вдалеке от России и, вполне вероятно, недостаточно представляя реальность в СССР он как великую радость духовной победы, связанную с победой на фронтах, воспринял известие о прекращении гонений на церковь в СССР, а затем - о Церковном соборе и избрании патриарха. Эмигранты увидели, что государство будто бы уступило, допустило существование «своей» церкви: непримиримое отыскало путь к подобию примирения. Патриотические настроения зародили у митрополита Евлогия мысль о возвращении под юрисдикцию Московской патриархии.

Победная для СССР военная зима 1944 - 1945 гг. окончательно сформировала у него убеждения церковного национализма, которые определили его действия и решения до конца жизни. В феврале 1945 г. он обратился к пастве с призывом вернуться «в лоно» Русской церкви: «Хочется облобызать родную русскую землю. Хочется успокоения в лоне родной Матери Церкви и нам старикам…, и молодым, и зрелым, чтобы поработать над возрождением Родины, залечить ее зияющие раны» (С. 613).

В своих письмах этого времени Евлогий разъясняет смысл своего православного национализма. Он противопоставляет идеал вселенского православия (а также вселенского христианства) национальному русскому православию: «…Конечно, христианство выше и шире национализма, и на вершинах его перед Престолом Господним нет ни эллина, ни иудея, равно как ни православного, ни католика, а есть только праведные и грешные… Но пока мы живем на этой грешной земле, неизбежны, необходимы разделения национальные и конфессиональные. И против этого ничего не поделаешь. Национальность (точнее, народность) - это голос крови, зараженной первородным грехом, а пока мы на земле, мы несем следы этого греха и не можем стать выше его». В его понимании, быть националистом - значит быть верным и преданным сыном своего народа. При этом он подчеркивал: «…Я, конечно, совершенно отвергаю тот звериный национализм, который проявляют теперь немцы по отношению к евреям, равно как, будучи православным, я чужд религиозного фанатизма…» (С. 613 - 614).

Осенью 1945 г., во время визита в Париж полномочного представителя Московской патриархии, начались переговоры, и было подписано официальное ходатайство о возвращении митрополита Евлогия под юрисдикцию Москвы. В ответ появился указ Московского патриарха, утверждающий это ходатайство. Экзархат западноевропейских церквей был сохранен, а митрополит Евлогий стал экзархом Московского патриарха.

Евлогий дважды обращался к Вселенскому патриарху за разрешением вернуться под юрисдикцию Москвы, но ответа не последовало. Поэтому до конца жизни он оставался в зависимости от Константинополя и назывался также экзархом Вселенского патриарха.

Стремления Евлогия шли дальше. Он имел планы вернуться на родину. При этом он тешил себя иллюзией вернуться вместе с паствой. Одного он не видел: в епархии нарастали недоумение и протест. Его позиция вызывала много споров и разногласий (они обострились после его смерти). В последние месяцы жизни он наблюдал некоторое пренебрежение к нему со стороны Москвы, ощущал разочарование от своего шага и переживал, что, возможно, поторопился.

Митрополит Евлогий скончался в доме на рю Дарю при кафедральной Александро-Невской церкви в Париже ранним утром 8 августа 1946 г.

Похоронили его на кладбище в Сент-Женевьев-де-Буа.

На похоронах присутствовали архиереи из Москвы и толпы народа. Однако, как отмечали современники, в этой общерусской толпе, где смешались «свой» и «не свой», несмотря на соборное служение духовенства, не чувствовалось благодати единодушия и единомыслия.

Сочинения:

• Митрополит Евлогий (Георгиевский). Путь моей жизни: Воспоминания Митрополита Евлогия (Георгиевского), изложенные по его рассказам Т. Манухиной. М., 1994.

Архивные документы:

• Государственный архив Российской Федерации.
• Ф. Р-5919 – Евлогий (Георгиевский Василий Семенович).

Л.А. Можаева